Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Смерть Климова, обставленная просто и буднично, как убийство застигнутого посреди комнаты таракана, как ни была удобна для Мухина, наводила на кое-какие размышления весьма неприятного свойства. Реваз застрелил его компаньона обдуманно и хладнокровно — просто устранил возникшую помеху, будто камешек с дороги отбросил или вытряхнул из постели колючую хлебную крошку. И суть этой помехи представлялась простой и ясной, как удар кулаком в нос: Климов посмел встать между Ревазом и деньгами, которые тот намеревался получить, и сразу схлопотал пулю в лоб.

Ржавый любил распространяться о крепкой мужской дружбе, узы которой будто бы связывали его и Муху. Муха ему верил, потому что верить Ревазу хотелось. А хотелось потому, что так было удобнее, а главное, безопаснее. Вот только Виктор Мухин не вчера родился, чтобы не понимать: безопасность эта временная и существует только до тех пор, пока интересы так называемых друзей совпадают. А как только они совпадать перестанут, Ржавый опять извлечет из-под одежды этот свой проклятущий «Хеклер и Кох» и недрогнувшей рукой поставит в истории их крепкой мужской дружбы жирную точку.

И как, скажите на милость, этого избежать? Ответ простой: опередить Ржавого и поставить эту точку самому.

Мухин боялся себе в этом признаться, но то, чем он занимался в данный момент, больше всего походило на обдумывание убийства. И он занимался этим, не подозревая, что проблема уже решилась сама собой, и сожалея лишь о том, что нельзя вернуть деньги, которые бухгалтер «Бельведера» сегодня утром прямо у него на глазах перевел на номерной счет Ржавого. Что ж, с этой потерей приходилось мириться. А дальше — как бог пошлет. В конце концов, теперь, когда нет Климова и доходы фирмы не надо делить пополам, Муха превосходно проживет и без Реваза — ему хватит выручки от продажи настоящего французского вина. Реваз — это прошлое, а с прошлым, каким бы лихим и веселым оно ни было, давно пора расстаться — окончательно и бесповоротно. Выкинуть из памяти кожаную куртку и засунутый за пояс мешковатых, по тогдашней моде, джинсов обшарпанный тульский наган, забыть свою первую машину, которой уже тогда, по большому счету, было самое место на свалке, и то, как ездили на ней на разборки, набившись всемером в рассчитанный на пятерых салон. Забыть Ржавого и все, что с ним связано, приучить, наконец, этих двух недоумков на переднем сиденье обращаться к хозяину на «вы», по имени и отчеству…

«Вот возьму и поставлю Буфета начальником производства, — подумал он, неожиданно развеселившись. — А что? Образования там никакого особенного не надо, главное — держать эту шушеру в страхе, чтоб знали: чуть что не так — выговором или увольнением дело не ограничится, взгреют так, что небо с овчинку покажется. В конце концов, бывший завпроизводством, покойный Шмыга, тоже был не семи пядей во лбу, а заводик работал и приносил доход. Наружность у Буфета солидная, буфет — он и есть буфет, с какой стороны ни глянь. Нацепить на него галстук, портфель ему, сукиному коту, купить, поставить на сцену в актовом зале и сказать: вот ваш новый директор, прошу любить и жаловать. А кому не нравится, лучше сразу пишите заявление по собственному желанию, потому что потом придется уходить безо всякого желания и без выходного пособия, если не считать таковым хороший пинок пониже спины… И ведь будут аплодировать как миленькие, и станут, как им велено, любить и жаловать. А главное — по струночке будут ходить, гвоздя ржавого с завода не вынесут, потому что новый директор — не из своих, с которыми вместе в школу бегали и яблочную бормотуху под забором из горлышка пили, а пришлый, московский, хозяйский ставленник — надсмотрщик, одним словом, с пряником в кармане и с таким кнутовищем в руке, что смотреть боязно…»

— Буфет, а Буфет, — окликнул он водителя. — Директором завода пойдешь?

— Гы, — не оборачиваясь, отозвался Буфет. — Гы-гы.

«Да, — подумал Мухин, — это я загнул. Он мне, пожалуй, надиректорствует. Как в книгах по истории пишут: период его правления был недолгим, но ярким и запоминающимся… Золотые слова! Этого в городе Пескове долго не забудут. Еще лет через сто, поди, легенды про него будут складывать: а вот был у нас на заводе директор, и до того дурак, что просто поверить невозможно…»

Через некоторое время Буфет снизил скорость, свернул к обочине и остановил машину.

— Вы как хотите, пацаны, а мне надо, — объявил он. — Зов природы!

Муха и Костыль одновременно посмотрели на часы. Мухин как в воду глядел: Буфету приспичило почти минута в минуту. Перебравшись через кювет и пару раз поскользнувшись, здоровяк в характерной позе пристроился к придорожным кустам. Ветер трепал рыжий лисий мех на воротнике его турецкой кожанки и относил в сторону столбом валящий от кустов пар.