Владимир Гриньков - Я – телохранитель. Киллер к юбилею

Открыв дверь гаража, Китайгородцев вошёл внутрь. При его появлении прикованный к трубе Пастухов резко вскинул голову. У него был злой и острый, как бритва, взгляд. «Вряд ли его можно просто передать с рук на руки охранникам тапаевского комбината, — подумал Анатолий. — Не справятся они с ним. Не по зубам им этот парень. Раскидает вохровцев, как мелюзгу. Придется отправить в сопровождение кого-нибудь из своих — а людей и без того не густо…»

В проёме двери, ведущей в дом, маячил охранник из «Барбакана».

— Отвлекаешься? — попенял ему Китайгородцев.

— Я на два фронта, — доложил охранник. — За мной — ещё коридор первого этажа.

Точно, не хватает людей…

Анатолий проверил, надежно ли замкнуты наручники.

— Рука затекла, — процедил сквозь зубы Пастухов. — Сними браслеты!

Он прятал взгляд, чтобы не демонстрировать своему тюремщику полыхающий в глазах огонь ненависти.

— Потерпи немного, — коротко бросил Китайгородцев.

Вышел в коридор. Охранник, заложив руки за спину, пружинисто перекатывался с пятки на носок. Его карабин стоял у стены.

— Скоро за этим парнем должны приехать, — сказал Анатолий охраннику.

— Менты?

— Вохровцы с комбината. Они его заберут. Поедешь с ними. Помни, вся ответственность за этого парня лежит на тебе. На вохровцев надежды нет. Отвезёте на комбинат. Закроете в каком-нибудь помещении, где нет окон и где надежные запоры. Наручники с него не снимать. Парень воевал в Чечне и коллекционировал отрезанные уши. Не дай ему возможности пополнить свою коллекцию.

Охранник молча кивнул. Во взгляде добавилось напряжения.

— Тут кто-нибудь появлялся? — спросил Китайгородцев.

— Девчонки.

— Какие девчонки?

— Дочь хозяина…

— Ч-чёрт! — с досадой произнес Анатолий.

— Я сказал, что нельзя, что не положено, но она всё-таки успела перекинуться с другом несколькими фразами.

— О чём говорили?

— Хозяйская дочь спросила, как ему тут. Он сказал, что ничего. Она спросила, что ему принести. Он ей опять — ничего. И тут я её вывел.

— А кто был еще?

— Твоя подопечная.

— Рита?

— Да.

— Она-то какими судьбами?

— Любопытствовала.

— Хорошенькое любопытство! — с досадой произнес Китайгородцев. — Сколько она здесь времени провела?..

— Я не знаю.

— То есть?! — изумился Анатолий.

— Я в коридоре был, а когда зашёл в гараж, Рита уже была здесь.

— Она о чём-нибудь разговаривала с этим парнем?

— Я не слышал. Я вошёл, сказал ей, что здесь находиться нельзя, и она сразу ушла.

Вернулся охранник, которому было поручено разузнать, кому и когда продавались снегоходы. За последние полгода через магазин прошло четыре снегохода. Один купил Тапаев для своей дочери, еще два комбинат приобрел для своей базы отдыха, расположенной в семидесяти километрах севернее, где оба и находились в настоящий момент. А четвёртый снегоход — тот самый, зеленого цвета, о котором говорил Богданов, — забрали месяц назад люди, о которых продавцы не могли сказать ничего, кроме того, что это были не местные. Где этот снегоход находится в настоящее время, они не знали.

— Вот это он и есть, — вздохнул Китайгородцев.

У него уже не было сомнений в том, что на зелёном снегоходе неизвестные приезжали к тапаевскому поместью. И приедут снова. Анатолий был готов их встретить. Его замаскированные белыми простынями люди лежали в снегу в эти самые минуты там, за забором — как раз напротив лаза, к которому, как был уверен Китайгородцев, охотники на клиента непременно прибудут.

— После полуночи сменишь людей, — сказал Анатолий Костюкову. — Тех, которые в снегу. Иначе они в своих снежных берлогах превратятся в белых медведей.

В Мишек олимпийских… Мишка! Олимпийский! Вот оно!!!

— Ты был на Олимпиаде, Костюков?

— На какой?

— На Московской.

— Нет.

— И я не был. А какой это был год? — спросил Китайгородцев и при этом нехорошо улыбнулся. Не улыбка, а оскал. И сразу потянулся к телефонной трубке.

— Восьмидесятый, — пожал плечами Костюков.

— Правильно, восьмидесятый год.

Анатолий торопливо набирал телефонный номер Хамзы, все так же некрасиво скалился и говорил скороговоркой:

— Как вы думаете, уважаемый коллега, если Олимпиада была двадцать лет назад, а нашей девушке сейчас — девятнадцать, то сколько лет ей было, когда она с родителями сидела на стадионе и видела своими глазами, как улетает в ночное московское небо олимпийский Миша?

— К-какая девушка? — опешил от абсурдности предлагаемой ему головоломки Костюков.