Владимир Гриньков - Я – телохранитель. Киллер к юбилею

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Так, просто, — пожал плечами Китайгородцев.

Бедная девчонка.

— Вам известно о том, что ваш друг употребляет наркотики?

— Д-да.

— Давно это с ним?

— Похоже, что да. Но я думаю, что это излечимо. Ведь правда?

Посмотрела с надеждой.

— Возможно, — не стал ее разубеждать Анатолий.

Он поднялся, чтобы уйти.

— Скажите, он стрелял в вас? — быстро спросила девушка.

Этот вопрос, похоже, не давал ей покоя все время, пока они беседовали.

— Нет, — солгал Китайгородцев.

Что, кроме дополнительных страданий, ей добавит его правдивый ответ?

— А вы знали, что у него есть оружие, Аня?

— Нет.

— И даже не подозревали?

— Нет!

— Хорошо, — кивнул телохранитель. — Извините меня за то, что я вас побеспокоил.

Тапаев его уже ждал.

— Что учудил этот подонок? — спросил он у Китайгородцева, когда тот вошёл в кабинет.

Судя по мрачному виду клиента, начальник охраны уже успел доложить ему о причинах внезапной утренней пальбы, всех поднявшей на ноги.

— Парень находился в состоянии наркотического опьянения, — сказал Анатолий. — Что уж там ему пришло в голову, я не знаю, но он вдруг открыл огонь.

— Всех гостей перепугал, наверное, — с досадой произнес Тапаев.

— Думаю, что да.

— Он и гранату бросил, как я слышал?

— Учебная, — лаконично сообщил телохранитель.

— Но ты-то не знал, что учебная, когда на неё пузом плюхнулся?

— Не знал.

— Так что ты — всё равно молодец, — оценил Тапаев. — Слушай, а может, ты со мной в Цюрих полетишь, а?

Наверное, ему подумалось, что неплохо бы всегда иметь рядом с собой такого вот человека, который в случае опасности без малейших раздумий бросится на предназначенную не ему гранату.

— Я подумаю, — дипломатично ответил Китайгородцев.

Не мог же он сказать Тапаеву, что тому для начала неплохо было бы благополучно выбраться отсюда, а уж потом размышлять о Цюрихе…

— Надо связаться с милицией, — сказал Анатолий.

— Зачем? — приподнял бровь Тапаев.

— Этот парень…

— Вышвырнуть его за ворота — и все дела! — жёстко произнес клиент.

— Он затеял здесь перестрелку…

— Я не хочу никакой милиции в своём доме!

— Это ещё не всё. Пропал один из ваших охранников.

— Сейчас мы это проверяем! — отмахнулся олигарх. — Я отправил к нему домой гонца, и тот вот-вот должен вернуться.

Подразумевалось, что до возвращения гонца никаких мер предпринято не будет?

— Он не скажет вам ничего утешительного, — уверенно заявил Китайгородцев. — Поверьте моему опыту. Случилась беда.

— Послушай! — еще больше нахмурился Тапаев. — Завтра у меня — день рождения. Дай мне спокойно отпраздновать юбилей, а потом пускай тут затевают расследование, всех подряд допрашивают, роют носом землю — что хотят!

Он надеется спокойно уехать. Чтобы никакие неприятности не омрачили его прощание с родственниками. А этот охранник, который пропал… Днём раньше его хватятся или днём позже — какая разница? Так он, наверное, думает.

— Генрих Эдуардович! Мой шеф приказал мне обеспечить вашу охрану. Я отвечаю за вашу безопасность и обязан делать то, что положено. Просто обязан! Я должен связаться с милицией…

— Знаешь, что не верно в твоих рассуждениях? — перебил олигарх. — Ты сказал — «мой шеф». Имеешь в виду того, который в Москве. А шеф твой сейчас — это я! Я — твой клиент. И ты, милый мой, обязан в лепёшку расшибиться, но сделать всё так, как я хочу! Как! Я! Хочу! Ты понял? А не как хочет твоё далекое московское начальство! Если ты с моими словами не согласен, можешь катиться отсюда к чёртовой матери!

Телохранитель Китайгородцев:

«Когда-то у меня был клиент, который за моей спиной сказал, что телохранитель — это тот же хорошо выдрессированный пёс, который за своего хозяина любому вцепится в глотку. Он не хотел меня обидеть подобным сравнением. Он вообще думал, что я не слышу его слов. Но я — услышал. Если бы он заговорил об этом лично со мной, я согласился бы с ним в том, что что-то общее, конечно, есть. Ведь преданному псу всегда безразлично, за кого он готов вступить в бой. Его хозяин может быть милейшим человеком, а может быть отъявленным мерзавцем. Люди вокруг могут его любить, а могут люто ненавидеть. Он может своего пса боготворить, а может просто не обращать на него внимания. Он может быть любым — и всё равно пёс будет его защищать! Телохранитель находится в похожей ситуации. Я видел разных клиентов, и не всегда это были лучшие представители рода человеческого. Вы уж мне поверьте на слово. Но я не мог думать об их личных качествах. Я не имею права завидовать их деньгам — и не имею права судить, законно они нажили свои богатства или нет. Я не могу их осуждать за то, что вот тот, к примеру, сильно пьёт и часто напивается до поросячьего визга, а вот этот ездит к любовнице, в то время как дома его ждёт ничего не подозревающая жена и две прелестные дочурки-близняшки. Я не могу осуждать клиента за то, что он на прошлой неделе уволил с принадлежащего ему завода двести человек, и не буду осуждать, если через полгода он оставит без работы еще тысячу. Для меня, как для того пса, хозяин не может быть плохим или хорошим. Он — хозяин. И этим всё сказано. Его действия не подлежат оценке. Потому что если начать их оценивать, непременно придешь к размышлениям о том, настолько ли это достойный человек, чтобы ты из-за него рисковал своей жизнью? В минуту опасности это приведет, к тому, что ты можешь решить — твоя жизнь представляет большую ценность, чем жизнь твоего подопечного. Но тут — такая штука… Как человек ты можешь быть действительно получше по качествам. Но как телохранитель ты в подобном случае — полное ничто. А теперь — ещё одно соображение. Зря тот человек так сказал — про пса и про телохранителя, которые якобы ничем не отличаются друг от друга. Потому что пёс, бросаясь на обидчика своего хозяина, никогда не думает о том, что его могут убить. Он не знает, что бывает смерть. Не понимает этого. А человек — понимает. Так что разница есть. Она — в осознанности поступка».