Андрей Воронин - Му-му. Заброшенная могила

— В дороге, — скаламбурил Виктор. — Едет. Сейчас будет. Одного я уже погасил, остались еще трое вроде бы и собака.

— А барон где?

— Да бог его знает…

И тут раздался третий сигнал. На этот раз это была «Катюша». Соколов, который, собственно, сам и разрабатывал последовательность сигналов, хмыкнул, достал из кармана полумертвого охранника пистолет и передернул затвор.

— «Ручка» при тебе? — спросил он Ольгу, намекая на грозное оружие, подаренное ей Дорогиным года два назад.

— А как же… — Ольга достала из специального тайника, «встроенного» в джинсы, стреляющую ручку.

— Отлично. Ну, ждем.

А ждать долго не пришлось. Буквально через десять минут во дворе послышалось несколько выстрелов; Соколов, прислушавшись, сделал знак Ольге двигаться за ним и, приоткрыв дверь и осмотрев коридор, выскользнул из комнаты.

Когда Ольга вслед за Виктором очутилась в саду, тот как раз прятал пистолет: ему пришлось отправить на тот свет последнего, невесть откуда взявшегося охранника. Рядом стоял Дорогин, тоже с пистолетом в руке. В отличие от Соколова, прятать оружие он не спешил.

— Черт, где же хозяин? — пробормотал Дорогин, без сожаления глядя на трупы охранников и с сожалением на труп собаки. — Как сквозь землю провалился…

Из беседки, скрытой среди деревьев сада, выскользнул как тень, несмотря на огромные габариты, цыганский барон. Он поднял пистолет и прицелился в спину Дорогина.

И тут как из-под земли за спиной барона появился бомж Савелий Неделин с зажатым в руке обломком водочной бутылки. Он неслышно шагнул вперед и «розочкой» полоснул цыганского барона по шее.

Герасим уронил пистолет, схватился за перерезанное горло, сделал несколько шагов по направлению к бассейну, захрипел и повалился в воду, которая тут же окрасилась в красный цвет.

Дорогин, обернувшись, сперва ничего не понял.

— Сава, как ты тут оказался? — спросил он изумленно.

— Джинн подсказал, — спокойно ответил бомж.

— Какой «джинн»?

— Мы, бомжи, не зря бутылки собираем, — сказал Сава, отбросив в сторону окровавленную «розочку» и подняв вверх палец. — Иногда джинны попадаются… — И начал заливать дальше: — Иду это я по свалке одной, вижу — бутылка джина лежит. Ну, в смысле от джина. Запечатанная. А внутри — он, бедолага…

— Кто, джинн, что ли? — переспросила Ольга, еще не отошедшая от перестрелки.

— А кто ж еще… Так вот, джинн и говорит: «Освободи меня, три желания исполню!» Ну, я его и освободил. Он: «Давай первое желание!» Я говорю: «Дай подумать» Он: «О, какое хорошее желание! Думай!» — «Твою мать, думаю, вот и желание прое…л». Думаю дальше: «А где это может быть Дорогин? Уж не цыган ли пошел мочить? Так и да…» Ноги в руки — и я здесь.

— Так у тебя еще два желания остались, — засовывая в кобуру пистолет, сказал Дорогин. — Вели ему водки из магазина принести!

— Это я и без джинна могу, — заметил Савелий и достал из сумки бутылку… джина.

Все столпились у бассейна, в котором спиной кверху плавало тело Забарского.

— За что ж его, Герасима-то? — со страданием в голосе спросила Ольга. — Шел, понимаешь, никого не трогал и тут вдруг утоп…

— За Муму, — ехидно ответил Дорогин. — Кто-то никак собачку забыть не может. Видишь, как у него горло разорвано? Словно волк постарался. Или псина огромная.

— Я знаю, кто это сделал, — загадочно сказал Соколов.

— Кто? — попалась на удочку Ольга.

— Сын Муму, — прохрипел Витя, показывая большим пальцем себе за спину, в сторону Савелия, скорчил страшную рожу и залаял.

Ольга рассмеялась.

— Ну, народные мстители, пора и честь знать, — заявил Дорогин, когда бутылка была выпита, а тела погибших аккуратно сложены на вымощенном бетонной плиткой дворе. — Мы же не хотим, чтобы сюда «маски-шоу» явились…

— Поехали, — кивнул Савелий.

Когда рассаживались в микроавтобусе, он что-то вспомнил, по привычке поднял палец и произнес:

— Кстати, о бутылках. Встретил недавно мужика, бутылки он собирал. Думаю — кто такой, почему не знаю? А он, как ни странно, писателем оказался. Я его спрашиваю: «Чего ж ты бутылки собираешь? Платят мало?» Он и говорит: «Хобби у меня такое. Одни марки собирают, другие — картины, а я вот — бутылки». — «Ни хрена себе, хобби», — говорю. А он: «Я за время сбора бутылок столько историй наслушиваюсь, что самому вовек не придумать. В реальной жизни столько всякого бывает, что ни в одной книге не прочтешь и уж тем более не придумаешь…» А вообще, — продолжил Сава, — мне их жаль.