Александр Бушков - Пиранья. Книги 1-23

уснув на песчаном дне…

И, как полагалось по песне, заиграл громче, запел яростнее:

Лучше лежать на дне

в синей прохладной мгле,

чем мучиться на суровой,

на этой жестокой земле…[14]

Вообще-то подошла бы как нельзя лучше песня повеселее – потому что это была их полная победа, и в первую очередь – Лаврика. Но именно потому, что это, по большому счету, был персональный триумф Лаврика, он и имел право выбирать, какой именно песней услаждать душу…

Мазур подумал, что впервые в жизни брал профессионалов, не имевших при себе оружия, – потому что они были не боевиками, а разведчиками. Жаль только, что неизвестно, выпадет ли еще такая лафа…

Там, потом, дальше было совсем просто. Горский не проявил мелочности души, готовясь покинуть навсегда и дом, и страну, не стал в доме ничего ломать и корежить. Прихватил только чемоданчик-балетку с коллекцией старинных портсигаров. Как уж он там собирался их перевезти через границу, Мазура не интересовало совершенно. В неприкосновенности остался и телефон, Лаврик по нему позвонил, и довольно быстро во двор въехал большой автобус без окон с надписью на борту «Рефрижератор». Поскольку в их ремесле надпись сплошь и рядом не соответствовала содержанию, в рефрижераторе оказались несуетливые, молчаливые погранцы, быстренько принявшие всю четверку.

Потом подъехали две легковых машины с какими-то деловитыми ребятами в штатском, явно намеревавшимися устроить подробнейший обыск – но их это уже не касалось, они сели в «уазик» и покатили в город. Мазур прикидывал лениво: в городе, как чертик из коробочки, возникли уже следственные бригады, которым предстояло изъять всех мало-мальски причастных: от Жоры до так и не увиденного Мазуром фотографа Пашки. Жорка, Алина с Мариной и Пашка, а также Жоркины орангутанги наверняка отделаются легким испугом, долгими допросами и тяжелыми подписками о неразглашении, после которых словечка не сболтнут и в двадцать первом веке, если доживут. А вот та четверка и разлюбезная синьорита Фаина в казенном доме задержатся надолго…

А окружающий мир ровным счетом ничего не заметил, и беззаботно – курортное коловращение жизни продолжалось, как встарь.

Мазур достал крайне необходимую для данного случая приспособу: купленную в первый же день в том самом магазинчике прихватку для белья – два струганых брусочка, с одного конца схваченных короткой алюминиевой полоской, так что получились неплохие щипцы. Извлекать ею из ведра крабов было столь же удобно, как таскать белье из горячей воды, для чего она была изначально и предназначена. Крабов он аккуратно выкладывал на большой кусок чистого выцветшего брезента, презентованного запасливым дядей Гошей, и с приятностью поглядывал влево, где за камушком, в полосе прибоя, охлаждались два ящика отменного здешнего пива. Сегодня пить от пуза можно было всем – они были без машины, дядя Гоша обещал прислать за ними тот самый «уазик» с водителем. И с хваткой исконно флотского человека в точности назвал время, когда они, по всем расчетам, должны были покончить и с пивом, и с крабами. Золотой все же мужик дядя Гоша – не стал навязывать свое общество, понимал, что им хочется посидеть своей четверкой…

Заплачет рыбачка, упав ничком –

рыбак объяснить не смог,

что плакать не надо, что выбрал он

лучшую из дорог.

Осторожно потрогав кончиком пальцев красные шипастые конечности и убедившись, что они достаточно остыли, Мазур повернулся:

– Кушать подано, идите жрать, пожалуйста! Доктор, не возьмете ли на себя заботы о пиве? Зелья, эликсиры и прочие тинктуры – это как раз по вашей части…

Лымарь охотно пошел за пивом. Они расположились вокруг брезента, с хрустом разламывали клешни, начиная с самых крупных, окунали их в миску, куда слили «бульона» из ведра, прихватив и укропчику, прихлебывали холодное пиво, жевали еще теплое белое мясо, как шашлык с шампуров, снимая его зубами с прозрачных хрящевых полосок, черт их там знает, как называвшихся и неизвестно какую роль игравших в организме крабов – кому это было интересно. Было хорошо, уютно, покойно и мирно – то есть так, как случается крайне редко…

– Ну что, Шерлок? – спросил Морской Змей Лаврика. – Ситуация тебе позволяет колоться?

– Ну, не до самого донышка, конечно, – ухмыльнулся Лаврик. – Ваши допуски, коими вы все увешаны, как елка игрушками, кое-что знать позволяют. В особенности когда на одного Холмса аж три Ватсона. В особенности, когда у меня есть повод похвастать, что я все же не идиот, как в некоторые моменты казалось… Так вот, Ватсоны, эта история с самого начала стала выглядеть довольно странновато. Ну да, к великому сожалению, есть еще на магистральном пути к коммунизму отдельные аморальные богатые типы, которые склонны приглянувшихся женщин завлекать денежными знаками и красивыми камешками – и не всегда речь о цеховиках идет, не всегда о деньгах… Но, режьте мне голову, обставляется все всегда совершенно иначе. Экзерсисы Жорки с компанией выглядели даже не забавами шпаны – выходками прыщавых школьников. Категорически все это не совмещалось с личностью некоего умного и хваткого подпольного миллионера – конкретно Фомича, на которого нас усиленно наводили. Да и с кем-то другим того же полета не совмещалось. И потом, шли дни, недели, а ничего похожего на ожидаемый вербовочный подход не наблюдалось – меж тем кто-то весьма серьезный проверял в Ленинграде, кто мы такие есть, а допережь того переселил сюда тетку Фаину… зачем, кстати? Совершенно ни к чему она здесь. Уж никак не она агент-вербовщик, а если шпионит за Еремеевыми – зачем? Она их и видит-то только вечером, когда вся компания – или не вся – возвращается после веселого дня. Ну, а расклад был такой, что ломать голову над загадками приходилось мне одному. Дядя Гоша, хоть и старше нас всех годами, выслугой и опытом, играл лишь роль корабля обеспечения…