Александр Бушков: Пиранья. Книги 1-23

Не сказать, что у Мазура холодок прошел по спине – он и не такие виды видывал. Но все же стало чуть-чуть не по себе: с такой лютой ненавистью на него уставились люди, три недели считавшиеся свойскими ребятами, веселыми, остроумными сокомпанейцами по вылазкам на пикники с охотой на морскую дичь, походам к дяде Сандро, на танцы, просто посиделкам за бутылкой домашнего вина с анекдотами, песнями под гитару и занятными случаями из жизни. Вот, значит, как. Ну что же, бывало в его жизни, что вдребезги разлетались иллюзии и гораздо больше трогавшие душу, а эта была так себе, пустячок, абсолютно не достойный ни малейший переживаний. Было бы из-за кого…

– Руки за голову, – сказал он холодно, чуть поведя стволом. – Кому сказано, уроды?

Вадим, не сводя с него ненавидящих глаз, подчинился. Вера, наоборот – вдруг зарылась лицом в колени и разразилась пронзительным истерическим плачем – вот для нее-то как раз вдребезги разлетелась чертовски важная иллюзия, точнее, мечта. Надо полагать, мечта о вилле у теплого моря, длинном, как удав, лакированном автомобиле, иноземных радужных бумажках и всем таком прочем. Какие еще у таких мечты? А в том, что Мазур не ошибался, сомнений не было уже никаких.

Держа ствол у виска Вадима, он левой рукой охлопал его одежду. Одним глазком покосившись в сторону Лаврика, крикнул:

– Оружия нет!

– У моего тоже! – отозвался Морской Змей, сидевший на лежащем ничком бесчувственном Мише и проворно связывавшем ему руки какой-то тонкой нейлоновой веревочкой – запасливый человек был Коля Триколенко, приказа не было, а вязку на всякий случай захватил…

– Да и у моего нету, – сказал, блаженно улыбаясь, Лаврик, стоя над поставленным на колени Горским. – Оно и понятно: твои, Кирилл – багаж, а наши – профессионалы, четко знают, когда оружие совершенно не нужно… Так, Сева?

Горский мрачно молчал. Особенных эмоций на его лице не отражалось – скорее уж одна мрачная отрешенность человека, прекрасно уже осознавшего, что его последняя карта бита, козырей и даже паршивых шестерок нет ни на столе, ни в рукаве.

Вот так оно всегда и бывает. Расследование и подготовка порой занимают много, очень много времени, а сам удар спецназа, неожиданный и страшный, порой укладывается в считанные секунды – иначе какой это, к черту, спецназ?

Еремеев все еще таращился на него с лютой злобой, от которой, казалось, даже наклеенные усики встопорщились, нижняя губа чуть подрагивала.

Мазур не удержался.

– Плохо тебе, сука? – спросил он, так и не сумев заставить себя улыбнуться. – А мне вот хорошо, что тебе плохо…

…Прибой неторопливо и размеренно шлепал о каменистый берег, как миллионы лет. Мазур стоял над варившимися в ведре крабами лицом к морю, их снаряжение лежало за спиной, друзья сидели за спиной, и потому, если отвести взгляд от ведра и самую чуточку напрячь воображение, казалось, что он и впрямь стоит на берегу в далеком прошлом, черт знает сколько миллионов, а то и миллиардов лет назад.

Он присел на корточки, щедро сыпанул в ведро пару-тройку пригоршней резаного укропа, добавил еще специй, не жалея. Обернулся – и вернулся в день сегодняшний: маски, ласты и гарпунные ружья кучкой, с гитарой, привалившийся голой спиной к нагретому солнцем валуну, возившийся со стопкой тарелок Лымарь, ничем не занятый Морской Змей, недалекая автострада, недостроенные санаторные корпуса за ней.

Потом появился еще один признак цивилизации – неизбежный пограничный наряд, на сей раз без овчарки. Крепкие ребятки с автоматами на плече щупанули компанию цепкими рентгеновскими взглядами, но прошли мимо: костер был разведен на надлежащем удалении от моря, в проверке документов не увидели необходимости.

– Ну что там? – вожделеюще окликнул Лымарь.

– А все, – присмотрелся Мазур.

Ухватил ведро за дужку сложенной вдвое брезентовой рукавицей, снял с огня и поставил поодаль – пусть еще постоит, пусть получше пропитаются разваренным укропом и прочим. Их последний здесь день следовало использовать на всю катушку. Хорошо еще, дали им этот денек, а не погнали в Центр сразу. Но завтра – прощай, оставшаяся, неделя отпуска, который оказался и не отпуском вовсе, завтра утречком отправляться домой, писать кучу бумаг: своему начальству – рапорты участников событий, смежникам – свидетельские показания…Лаврик с меланхолическим видом ударил по струнам:

Уходит рыбак в свой опасный путь,

«Прощай!» – говорит жене.

Может, придется ему отдохнуть,