Сергей Зверев - Фоторобот в золоченой раме

— Тихо. Спокойно, — произнёс Платов. — Лепота.

— Пошли, приглядимся.

Дверь в подъезд была закрыта, но Платов профессиональным движением резко дёрнул её на себя — если сделать это умело, замок размыкается.

За дверью лестница наверх вела к квартирам, а справа имелась обшарпанная деревянная дверь мастерской.

Опять проблема вечная — как зайти в адрес. Судя по доносившимся из-за неё звукам, какая-то жизнь в мастерской теплится. Вода лилась. Шаги. Разговоров не было — скорее всего, хозяин мастерской дома один.

— Подождём, — предложил Шведов. — Должен же он выйти.

Ждать пришлось минут двадцать.

Наконец щёлкнули замки. И на пороге с мусорным ведром появился долговязый небритый мужчина в годах, на нём были спортивные брюки, растянутая майка и шлёпанцы на босу ногу. Платов толкнул его внутрь, пришпилил ладонью к стене и деловито поинтересовался:

— Леонтий?

— Да, — испуганно кивнул мужчина. — Вы чего ваще? Покиньте квартиру.

— Только через твой труп. — Платов отпустил художника, демонстративно оттянул ему майку на груди. — Фраер ты гнутый. Ты в теме, что за тобой должок?

— Какой должок? — прохрипел Гурский, глаза его округлились от ужаса.

— Миллион долларов. Отдашь — и живи спокойно. Носорог сделал ноги. Все долги на его подельниках.

— Я не понимаю, о чём вы!

— О том, что он кидалово устроил авторитетным людям, а ты, сморчок, ему подписи на картинках выправлял. Не так? — Платов взял хозяина мастерской за горло.

— Вы меня с кем-то путаете.

— Да я говорил, что ничего не получится, — встрял в беседу Шведов, втягиваясь в диалог. — Валим его и уходим. Подвесим на ремне, чтобы как самоубийство прошло.

— Да базара нет, — кивнул Платов. — Легко.

— Я… Я… — Гурский потерял дар связной речи.

— Ну чего ты, крыса? Рисовал подписи? Отвечать!

— Да. За четыреста-пятьсот долларов! Какой миллион?! На краски еле хватало!

— Значит, лимон с тебя не взять, — задумчиво произнёс Шведов. — Ладно, может, и выживешь. Если докажешь, что только рисовал и в коммерции не участвовал.

— Да я что — я просто художник. А это они продавали. За миллионы страшные. А мне пятьсот баксов.

— Ну, рассказывай, Репин ты наш. — Платов отпустил художника и втолкнул его из маленького коридорчика в просторное помещение мастерской.

Так и должна выглядеть мастерская художника не от мира сего. Раковина, в которую со звоном падали капли из медного крана. Мольберты. Иконы на стене. Пара десятков картин — пейзажи, натюрморты, религиозные сюжеты, выполненные мастерски. В углу сложены упакованные в целлофан картины. Вдоль стен шли полки с толстыми фолиантами по изобразительному искусству. На двух мольбертах старинные картины. Пахло красками и химикатами. Везде валялись бутылки, пакеты, предметы одежды, мятые листы бумаги — бардак жуткий.

— Я… Я же не виноват, — тараторил художник, которого усадили на продавленную кожаную кушетку, прикрытую солдатским одеялом.

И он стал причитать, что Носорог, сволочь такая нерусская, лет семь эксплуатировал его. Потом начал лихорадочно вспоминать, какие картины перелицовывал.

— Остались фотки тех картин? — спросил Шведов.

— Носорог не хотел, чтобы я фоткал. Но я фоткал. Это же мой труд. Моя память. Они у меня на компьютере. Дома.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что все картины, которые были проданы Левицкими, переделывал Гурский по заданию Носорога. При этом один раз он приезжал с каким-то типом, смотреть перелицованную картину, которая стала пейзажем Киселёва.

— Картина ещё не закончена была, — сказал Гурский. — Но уже готовилась к продаже. Носорог с таким здоровяком приехал. Имя у него странное было. Рубан. Рудин.

— Может, Рубен?

— Точно, — кивнул Гурский.

Ну, вот и Левицкий нарисовался.

— Они приценивались, хорошо ли подпись выправлена. Носорог этому Рубену старые фотографии тыкал и хвастался, как филигранно перелицевали старое полотно… Я это умею! У меня нет денег. Я не смогу отдать долгов Носорога. Поверьте. Но я готов на вас работать. Лучше меня перелицовщиков нет!

Шведов продемонстрировал удостоверение, представился, уселся на табуретке напротив сгорбившегося на кушетке Гурского.

— Слушай сюда и не говори, что не слышал. Ты реально соучастник мошенничества. Срок — до десяти лет. Но возможны варианты.

— Какие варианты? — Художник обрадовался, что перед ним не бандиты, и тут же по застарелой интеллигентской привычке принялся качать права. — Я ничего не знаю! И ничего без адвоката не скажу!