Сергей Тютюнник - Осколок в форме сердца

– А почему это так тебя веселит? – с печальными глазами спросил Васильев, не думая об ответе. – Ты видишь, что нравишься, что я хочу быть с тобой, мне с тобой интересно… Что тут смешного?

– А смешно здесь то, что подобные возвышенные разговоры я слышала сотни раз, – вздохнула Ольга, и глаза ее похолодели, – и знаю, что это обычное словесное оформление вполне земного желания залезть ко мне в постель.

Расстрелянный в упор Васильев онемел на какое-то время. Кровь хлынула в голову. Лицо вспыхнуло.

– Ну, раз так, – он смешался, не зная, что еще сказать, – я пойду. Спасибо за все! – и поднялся.

Ольга, тронутая его растерянностью и обидой, опустила глаза. Стало стыдно.

– Ладно. Извини меня. Останься.

Женя, в полном душевном раздрае, не знал, что делать.

– Не обижайся, – продолжала Ольга. – Сам знаешь, каково одинокой бабе на войне, среди кучи мужиков, у которых почти поголовно семейное положение – «командировочный»…

Васильев сел.

– Наливай! – Феликсовна подсказала выход из тупика. – Мы еще не выпили обязательный третий тост по вашей старой афганской традиции – за тех, кого с нами нет.

Женя молча налил, встал, подумал и выпил. В голове размазанно, нечетко мелькнуло несколько лиц погибших ребят.

Пауза продолжалась. Разговор не вытанцовывался.

– Ну, тогда уж сразу и четвертый, чтоб за нас не пили третий! – Женя сказал резко и опять налил.

– Подожди. Не гони лошадей, – поправила прическу Ольга. – Я же тебе не мужик – пить, как из пулемета.

Васильев не мог смотреть ей в глаза. Почему-то было неловко. Наверное, потому, что Феликсовна срезала его на взлете почти справедливо. Она сказала правду. Не всю, но правду. И Жене захотелось исправить положение.

– Понимаешь… – начал он.

– Понимаю, – спокойно обрубила Ольга. – Я сместила акценты. Не слепая, все вижу. Извини.

– Да. – Женя закусил губу, повернулся и, взяв Ольгу за руку, прижал ее ладонь к своему горящему лицу.

Феликсовна, положив ногу на ногу, сдерживала разгулявшуюся волну в груди и слушала гулкое биение своего сердца. Оно отдавалось в ладони, прижатой Васильевым к своему лицу, накаляя руку, словно калорифер.

Долго сидеть без движения Ольга не смогла и, высвободив ладонь, запустила пальцы в седеющий Женькин затылок. Васильев сполз со стула, стал на колени рядом с Ольгой и обнял ее. Ольга пахла аптекой. Женя коснулся мягкими усами ее полных сухих губ, опустил лицо к груди, взял в рот деревянную пуговицу платья и расстегнул ее зубами и языком. Потом то же самое проделал и со следующей пуговицей.

Платье медленно распадалось на неподвижной, удивленной такой манерой раздевания Ольгой, обнажая пышную грудь. Когда Женя дошел до последней пуговицы, Ольга наконец среагировала:

– Ты все будешь делать зубами?

– Нет, – не отвлекаясь от «дела», буркнул Васильев и, скользнув рукой от круглого колена вниз, сбросил тапочку с Ольгиной ноги и мягко сжал в ладони теплую женскую ступню.

Французы с магнитофонной кассеты шептали о любви. Последняя пуговица поддалась, и Женькины усы защекотали упругое, освобожденное от платья бедро. Ольгино тело наэлектризовалось. Казалось, даже пушок на коже вздыбился. И Ольга так же, как Женя ее ступню, крепко сжала его шевелюру на затылке…

Позже, лежа в постели, Васильев курил, поставив себе на грудь стеклянное блюдце из какого-то медицинского реквизита, служившее пепельницей. В темноте краснел огонек сигареты.

– Я буду к тебе приезжать, – сказал Женя.

– Зачем? – Ольга лежала с закрытыми глазами, лениво поглаживая васильевскую голову.

– Потому что заскучаю по тебе, Феликсовна.

– А что я по этому поводу думаю – тебя не волнует?

– Ты не хочешь меня больше видеть? Я тебе не понравился? – Женя повернулся, но не смог рассмотреть Ольгино лицо.

– О, господи, не комплексуй! Ты, как и всякий приземленный мужик, думаешь, что если женщина после общей с ним постели не бросается ему на шею, то значит, он был плох как мужчина.

– В чем же дело? Объясни мне, приземленному.

– А ответ, как пел Высоцкий, «ужасно прост, и ответ единственный…». Не хочу к тебе привыкать, срастаться. За месяц это может случиться. Через месяц ты укатишь к жене, а я тут буду в сердечной крови захлебываться.

– До чего ж ты любишь в перспективу заглядывать, – вздохнул Женя и раздавил окурок. – Все хочешь жизнь спланировать, будто архитектор – будущий дом.

– М-да, планировать я люблю. Только ни черта из этого не получается… Да и вообще, – Ольга повернулась к Жене спиной, – такое предчувствие, будто что-то нехорошее будет.