Александр Золотько - Под позолотой — кровь

И вкус, и цвет, и запах – все в крови действует на людей по-разному. Да и ведет себя кровь по-разному в разных условиях. В пыли кровь словно обволакивает себя пылинками и превращается в невзрачный комок грязи, отличающийся от пыли только темным оттенком. На покрытые мелом стены больницы кровь легла широкими яркими мазками, как акварель на влажную бумагу. Там где кровь попала на кафель пола или гранит ступеней, она вела себя как пролитое густое вино – текла под уклон, скапливалась в выбоинах и на стыках.

И если кровь на стенах вызывала у людей чувство страха, то на полу она вызывала скорее отвращение или опаску, как любая другая грязь. А после того, как кровь стали вытирать половыми тряпками, она и вообще перестала восприниматься как кровь.

Пятно крови на асфальте, там, где стояла Володина машина, быстро почернело и уже через несколько минут практически не отличалось от пятен машинного масла.

Кровь с убитых в паталого-анатомическом отделении к приходу Симоненко и Жени смыть успели. Вода из шланга очистила тела, только на полу, возле сливных отверстий осталось немного темно-красного.

Симоненко прервал работу.

После его удара Женя упал на колени, боль согнула его так, что он даже закричать не смог. Руки, скованные за спиной, не позволили ему удержать равновесие, и он тяжело упал лицом на белый кафель.

Кожа на брови от удара о пол лопнула, и по Жениному лицу потекла кровь.

– Су… – выдавил из себя Женя.

Симоненко неторопливо прошел в соседнюю комнату, вернулся со стулом и сел прямо возле лица лежащего.

– Сука… – простонал Женя.

– Это ты так думаешь, – спокойно сказал Симоненко.

Женя перевернулся на бок и попытался подняться на колени. Симоненко подождал, пока ему это почти удалось, а потом ударил дубинкой по левому боку, немного сзади.

Женя коротко взвыл и рухнул на пол.

– Да ты… ты что? – Женя отдышался и повернул лицо к Симоненко. Кровь из рассеченной брови заливала глаз и мешала смотреть.

Женю били в жизни неоднократно, но в этих случаях он хотя бы догадывался за что. Да и было это давно, Женька рано научился давать отпор, а потом близость к Греку надежно отгородила его от угрозы побоев.

Теперь же его били, ЕГО били. Его БИЛИ. И он знал, что мент тот психованный из приемного отделения прицепился к нему вовсе не по делу. Ему даже в голову не могло прийти, что после того, как разразится перестрелка, как пули просвистят возле его лица, после того как Сват взвизгнет и упадет, задергав ногами – что после всего этого запыхавшийся мент, поджавший хвост от первого же окрика, вдруг озвереет и ткнет пушку, и защелкнет браслеты.

Да ему и удалось это только потому, что Женя не успел прийти в себя. Теперь нужно попытаться объяснить все это подполковнику Симоненко.

Подполковник спокойно выслушал Женю. Не перебивая вопросами. Он продолжал молчать даже тогда, когда Женя замолчал.

– Ошибка вышла, честное слово! – сказал Женя.

– Честное пионерское, – сказал Симоненко.

– Что? А… – Женя кивнул, и почувствовал как бровь отозвалась болью. – Честно, без балды.

– Зуб даешь, – констатировал Симоненко, – век воли не видать.

Он был спокоен. Даже слишком спокоен, и этим напомнил Жене Грека. А когда Женя вдруг осознал, что Симоненко ведет себя так, как вел себя Грек в пещере, тело Жени покрылось капельками пота. Ему стало страшно.

Симоненко, не вставая со стула, наклонился и, не торопясь, стал осматривать карманы Жени, переваливая его с боку на бок, как мертвого.

– Это у нас что? – спросил Симоненко, извлекая из кармана Жениных брюк пару наручников, – подарок для любимой женщины?

– Ага.

– Ну, понятно, – кивнул Симоненко, – твоя шалава любит, когда ты ее к кровати пристегиваешь.

– Любит, – автоматически подтвердил Женя.

– А оружия у тебя нет, – сказал Симоненко.

– Да нет у меня ничего, нет. Напутал ваш мент, сволочь. Наложил в штаны и с перепугу напутал. Ну, на кой мне ваших мочить, подумай сам. Подумай!

– А еще у тебя доллары, – словно не слыша ничего, спокойно сказал Симоненко, – пятьсот долларов новыми сотенными купюрами.

– А что тут такого, – кто это запретил? – Женя и сам понимал, что балансирует на грани истерики и подобострастия, но ничего не мог с собой поделать.

Все вывернулось как-то странно, и Жене казалось, что все, что сейчас говорит Симоненко, что все эти мелочи – наручники и баксы, ложатся странным, непонятным ему образом. Кровь заливала лицо, левый глаз совсем заплыл, и Женя не мог рассмотреть выражение лица Симоненко, и Жене казалось, что выкрикивает слова он в пустоту. Женя снова попытался сесть, нащупал опору немеющими уже руками за спиной и снова рухнул от удара Симоненко.