Андрей Воронин - Я вернусь...

Удачливый стрелок медленно поднялся из снега и, шатаясь, подошел к Адреналину.

– Попал, морда, – хрипя и булькая, сказал ему Адреналин. – Обойма... Опять увлекся, блин.

Облепленный снегом комариный хобот автомата слегка приподнялся, описал короткую полуокружность, словно выбирая, куда бы ужалить, и коротко плюнул огнем. Эхо выстрела отголосками прокатилось по заснеженной, притихшей, будто вымершей деревне. Тело Адреналина в последний раз выгнулось дугой, заскребло ногами, но простреленная голова осталась лежать неподвижно, как будто пуля намертво пригвоздила ее к мерзлой земле. Потом тело обмякло и мягко, словно нехотя, распласталось в снегу. Боец опустил автомат и громко, на всю деревню, высморкался в два пальца.

Тут подбежали остальные – рослые, крупные, пыхтящие после пробежки, взбудораженные, – остановились возле тела, и один из них, присев и светя зажигалкой, склонился над убитым.

– Он? – спросил кто-то.

– А хрен его разберет! – раздраженно откликнулся тот, что проводил опознание. – Колян ему все рыло из автомата разворотил. Не голова, а салат оливье. Его теперь мать родная не узнает.

И тогда еще один из загонщиков, наклонившись и оттолкнув первого, запустил руку в перчатке под окровавленную рубашку Адреналина, пошарил там и резко дернул. Витой кожаный шнурок лопнул с негромким треском, и боец, выпрямившись, показал своим коллегам запачканный кровью билет лотереи "Спринт".

– Точно, он, – сказал кто-то. – Это у него, типа, талисман такой был. С-сука! Вроде глянуть не на что, а кусачий гад.

– Мал клоп, да вонюч, – сказал кто-то. – Глянь-ка, что в билете. А вдруг тачка? Посветите ему, братва!

При зыбком неверном свете трех зажигалок билет был надорван. Обертка полетела в сторону, билет развернули, прочли надпись и, хмыкнув презрительно, уронили в снег.

"БЕЗ ВЫИГРЫША", – было написано в билете.

Когда убитые Адреналином бойцы были подобраны, с подорванного "черкана" сняты номерные знаки и со знанием дела срублены зубилом заводские номера, когда сам "черкан" вовсю полыхал, озаряя тревожными красными бликами половину деревни, а уцелевшая белая "тойота" с простреленной дверцей, кряхтя перегруженными амортизаторами, укатила прочь и скрылась вдали, – словом, когда все стихло, в немногочисленных жилых домах начали одно за другим загораться пугливые окошки.

В среду Семен Михайлович Зимин был сильно занят – он пил горькую. То есть пил он, конечно, не весь день, а только где-то с двух часов пополудни, а до этого времени у него были другие дела.

В начале одиннадцатого утра ему позвонили, и официальный голос осведомился, на самом ли деле он – Семен Михайлович Зимин, деловой партнер и хороший знакомый господина Рамазанова. Зимин этого звонка ждал, хотя и не так быстро. Такая оперативность органов следствия его неприятно удивила, но он взял себя в руки и спокойно ответил, что да, Семен Михайлович Зимин – это точно он, а не кто-нибудь другой. А что такое?

Ему коротко и ясно ответили, что такое и почему, и в заключение спросили, сможет ли он опознать тело. Зимин ответил, что да, конечно, сможет, и незамедлительно выехал по указанному адресу. Честно говоря, ему не терпелось собственными глазами убедиться в том, что Адреналина больше нет.

И он убедился.

По правде сказать, Зимин вовсе не собирался уходить в праздничный запой по поводу смерти Адреналина. У него была масса дел – не криминальных, а обычных, каких у каждого нормального бизнесмена каждый день бывают сотни, – и он намеревался сразу же после процедуры опознания и неизбежной беседы со следователем спокойно этими делами заняться, но...

Он-то рассчитывал увидеть Адреналина – пускай мертвого, в крови, с простреленной, может быть, головой, окоченевшего, синего, но Адреналина все-таки, а не то, что показали ему в морге! Это была какая-то растерзанная баранья туша с неопределенным тошнотворным комком на месте головы, и опознать это, с позволения сказать, тело ему удалось только по некоторым особым приметам. В общем, зрелище было кошмарное, и Зимина оно впечатлило до такой степени, что, возвращаясь из морга к себе в офис, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание прямо за рулем, плюнул и поехал домой – напиваться.

Отпустило его далеко не сразу, но отпустило все-таки, и в голову перестала лезть всякая мистическая чушь вроде того, что Адреналин теперь будет приходить к нему по ночам – такой, каким он видел его в морге: без лица, почти без головы, с изуродованным, изгрызенным пулями телом. Зимин пришел к выводу, что лекарство помогает, и приналег на него, чтобы кошмарное видение ушло совсем и больше не возвращалось. Он хорошо понимал, что делает, но остановиться уже не мог и часам к пяти пополудни окончательно погрузился в туман. В тумане этом он снова пил и делал что-то еще – что-то, от чего жена его визжала, и стонала, и совершенно неприлично ухала, прямо как филин в ночном лесу, и убрела потом от него с удивленными глазами, с трудом переставляя ноги.