Сергей Гайдуков - Школа суперменов

Он покосился на тело мента в кресле и понял, что времени у него нет, даже несмотря на только что выделенные ему 24 часа.

Бондарев вернулся в палату и увидел, что Алексей сидит на кровати и пытается вытащить из вены иглу. Выглядел он при этом так, будто собирался вот-вот грохнуться в обморок. Бондарев осторожно отстранил забинтованную руку Белова и сам вытянул иглу.

— Надо сматываться, — сказал он Алексею. — Наш общий друг только что свернул шею менту, который тебя караулил. Так что делать нам здесь больше нечего...

— Крестинский, — сказал вдруг Белов.

— Что «Крестинский»? — удивился Бондарев, стягивая ноги Белова с кровати на пол и вставляя неподвижные бледные ступни в больничные шлепанцы с номером палаты на ремнях.

— Это был Крестинский, — пробормотал Алексей.

Бондарев решил, что речь идет о привидевшемся кошмаре, и просто пожал плечами, но тут Белов неожиданно встал на обе ноги и торопливо заговорил, глядя на Бондарева сверху вниз:

— Это был Крестинский... Точно. Он сам мне сказал. Только не тот Крестинский, а брат его, Гри... Григорий. Старший брат. Он сам сказал...

— Брат?

— Он думал, что я в отключке... И говорил, говорил...

В мозгу Бондарева включился поиск информации о семье Крестинского, но, как назло, ничего определенного вспомнить не удалось. Бондарев сказал: «Ладно, брат так брат», подставил плечо и поволок Белова из палаты. По пути он восстановил перед глазами лицо гостиничного урода, омолодил его лет на десять, разгладил морщины, добавил волос, одел в костюм, убрал эту болезненную утомленность... Получился ли в результате известный Бондареву и всему миру олигарх Крестинский — Бондарев никак не мог решить. Что-то проскальзывало в этом отретушированном портрете, но что — пока Бондарев не мог сообразить.

Зато он точно знал другое.

— Леха, — сказал он Белову, прислонив его к стенке в кабине лифта. — Крестинский это или не Крестинский, хрен с ним. Но это он убил мать Насти Мироненко. Это его повадки. Он приходил за Настей, у него не получилось, и он с досады убил ее мать. И сейчас он все еще охотится на Настю, он ее поджидает. И в нас он увидел конкурентов, за это тебе по рукам перепало...

— Зачем? — Белов чуть приоткрыл глаза, борясь со слабостью, клонящей в сон. — Зачем он это делает?

— Вот этого я не знаю. Но должна быть какая-то очень серьезная причина, чтобы вот так сидеть в засаде несколько лет, а потом набрасываться на тех, кто покажется тебе конкурентом. Какая-то большая причина здесь... Мы узнаем эту причину. Мы возьмем этого твоего друга, Крестинского, или как его там, за горло и выжмем из него все, что он знает. Я отзвонил в Москву, и уже...

Двери лифта открылись, Бондарев недоуменно уставился на световой индикатор и в этот момент услышал:

— Я передумал, у вас не будет двадцати четырех часов. Все кончится сейчас.

Одновременно с последними словами ударило лезвие ножа — быстро и бесшумно.

— Нет, нет, это не мы. Честное пионерское.

— Не вы?! Ну а кто же тогда, если не вы?! Некому, кроме вас. Понимаешь?! Ты же меня тогда пас в Москве! Я что, слепой? Я же тебя видел! Ты шел за мной от самого вашего офиса! Ты в метро за мной полез...

— Было дело, — согласился Коля. — Но дойти до метро — это одно, а тащиться куда-то там за тобой... Куда-то в Ростов... Это уже совсем другое. Это не по мне.

— Ты только что сказал...

— Что я сказал?

— Ты сказал — Ростов! Ты знаешь, где мы!!!

— Ну так ведь ты же мне звонишь по телефону, Вася, — пояснил Коля. — И ты орешь на меня бешеным сусликом уже четыре минуты. За это время можно определить, откуда идет звонок. Да, теперь я знаю, где ты. Но пока ты мне не позвонил — я и понятия не имел.

— Я тебе не верю.

— Твои проблемы.

Вот это было верно. Это были проблемы Мезенцева, и они росли, как катящийся с горы снежный ком. Этот снежный ком грозил под конец стать величиной с Луну и раздавить в пыль всех, имеющих несчастье оказаться на пути.

— Ну так что, — сказал в телефонной трубке далекий Коля. — Будешь и дальше орать или хочешь обсудить свои проблемы?

Мезенцев посмотрел на Лену. Из-под солнцезащитных очков тянулись две темных полосы — слезы, смешанные с тушью.

Плотно стиснутые губы. Побелевшие костяшки пальцев, сжимающих сумочку с оборванным ремнем.

— Буду обсуждать, — сказал Мезенцев.

Прошло уже больше двух часов после гибели Славы, но Мезенцев по-прежнему не знал, что им теперь делать. Он лишь знал, что оказался совершенно не готов к случившемуся. Он ждал глупостей от Лены. Но не заметил, как сам наделал таких глупостей, которые едва не закончились смертью дочери Генерала.