Илья Деревянко - Пресс-хата

– Все потроха отбили, сучары! Всю жизнь навеки поломали! – хлебнув дрянной сивухи, слезливо жаловался он собутыльникам. – У-у-у, козлы позорные!!! Ненавижу!!!

...Так утекал год за годом. С момента выселения из квартиры Афанасьев ни разу не смотрел телевизора, не читал газет, не слушал радио... Все интересы Клопа сводились к добыче харча (в первую очередь «пол-литра насущного»). Он практически смирился со злодейкой-судьбой и, наверное, тихо-мирно закончил бы жизненный путь на все той же свалке, если бы не одно знаменательное событие, в корне изменившее дальнейшую участь бывшего «кума». Клоп-Афанасьев получил наследство! Умерший от пневмонии сосед по хибаре по прозвищу Паук (подлинного его имени никто не знал, да оно никого и не интересовало) перед самой кончиной завещал Клопу свое рабочее место. В отличие от рывшегося в отбросах Афанасьева, Паук трудился в несколько более комфортных условиях, а именно просил милостыню у входа в платный общественный туалет неподалеку от одного из московских вокзалов.

– М-ментам д-долю от-стегивай! – хрипя от удушья, напутствовал наследника Паук. – Не з-забудь наладить к-контакт с Витькой Комендантом. Он в с-сортире х-хозяин! В-вечный д-дежурный! С-стучит ментам, а ему п-поддержку д-дают. Не с-сорься с В-витькой, л-лучше п-подружись! А м-место дох-ходное. Н-не пож-жале-ешь!!! Х-р-р-р!!! – Засучив ногами в агонии, Паук испустил дух.

Без проволочек и без лишней помпы мертвеца закопали здесь же, на окраине свалки. Вечером того же дня Клоп отправился вступать в права наследования. Без особых проблем отыскав «доходное место», он спустился вниз, подошел к будке, у турникета в которой сидел влиятельный Витька Комендант, открыл рот, готовясь произнести заранее отрепетированную приветственную речь, и... остолбенел. Перед ним на пластиковом стуле восседал здорово постаревший, абсолютно облысевший, распухший от беспробудного пьянства, облаченный в изжеванный синий халат бывший «хозяин» «крытой» Виктор Степанович Фелицин.

– Здорово, начальник! – оправившись от изумления, вскричал Афанасьев. – Сколько лет, сколько зим!

– Здорово, Сашка! – присмотревшись к грязному оборванному бомжу и опознав в нем своего давнего соратника, обрадовался Фелицин. – Вот так встреча! Это надобно непременно обмыть!

Сдав «боевой пост» сменщице бабе Любе, Витька Комендаант радушно пригласил Клопа в крохотную каморку при сортире, где постоянно обитал (на его счастье, баба Люба, имевшая комнату в коммуналке, на туалетную жилплощадь не претендовала). «Хозяин» «крытой» опустился на дно общества еще стремительнее «кума». Подсиженный новым начальником оперативно-следственной части, он вмиг лишился работы, погон, служебной квартиры и отправился в Москву, к взрослой замужней дочери Веронике, но та папу не приняла. Дескать, самой тесно с мужем да с ребенком в двухкомнатной малогабаритке. Зять Володя оказался более гуманным. Он проявил определенную заботу о бездомном тесте и через посредство знакомого участкового капитана Кузнецова устроил Виктора Степановича в платный привокзальный сортир. Там разжалованный властитель зековских судеб разом обрел «и стол и дом» [50]. Десять часов в сутки он взимал плату со страждущих, подворовывая по мелочи, два часа чистил писсуары, драил унитазы, мыл полы, двенадцать часов отдыхал. Кроме того, дважды в неделю Фелицин подробно информировал участкового Кузнецова обо всех мало-мальских подозрительных личностях, замеченных им в туалете. Платили, ясный перец, негусто... тем не менее по сравнению с Клопом Витька Комендант существовал довольно сносно. В каморке было сухо, тепло, имелась мебель: фанерная тумбочка, заменявшая холодильник, сетчатая кровать с засаленным тюфяком, обшарпанный стол, пара табуреток... Для бомжа-алкоголика Фелицин вообще, можно сказать, роскошествовал – помимо пусть пропитанного специфическим запахом, но жилища, он обладал черно-белым телевизором и даже стареньким кассетным магнитофоном!

– Присаживайся! Выпьем за встречу! – предложил Афанасьеву Фелицин, хлопотливо доставая из тумбочки две бутылки водки, замызганные стаканы, полбуханки черного хлеба, банку килек в томате и перочинный ножик. – Кстати, спроворь закусь!

Афанасьев торопливо, порезав палец, вскрыл консервную банку, покромсал плесневеющий засохший хлеб.

– Ну, вздрогнем! – сказал бывший «хозяин».

– Вздрогнем! – охотно согласился бывший «кум», жадно проглотил спиртное, рукой выловил в жидкой томатной подливе кильку покрупнее и положил в рот.