Андрей Дышев - Черный тюльпан

Механик-водитель вывел «ноль третью» машину из окопа. Она прогрохотала в тридцати метрах от нас и исчезла в темноте.

– Эй, чурка! – закричал Шамарин, высунувшись из люка, и повернул лицо ко мне. – Он что, шизданулся? Куда его понесло?

Трескотню автоматов разорвали тяжелые удары скорострельной пушки «ноль третьей». Бээмпэ гнала в сторону холма, откуда по заставе били из пулемета. Очередная мина шарахнула на берегу, на мгновение осветив утонувший в деревьях квадрат заставы, похожий на маленький парк. Донеслись крики, матерная ругань. Над нашими головами просвистели пули, и мы с Шамариным, словно он был моим отражением, одновременно пригнулись.

– Подай-ка шлемофон! – попросил я его, поднес микрофон к губам, надавил на тангенту и несколько раз запросил «ноль третьего». Мне никто не ответил.

Я спрыгнул с машины и побежал вдоль заставы. Откуда-то из темноты на меня вылетел Игнатенко.

– Ты что блок снимаешь?! – закричал он, для начала обложив меня матом. – Прислали академиков, мать вашу, творят, что хотят! Сюда же сейчас «духи» вломятся и всем яйца поотрезают!

Я оттолкнул Игнатенко от себя. Объяснять ему ситуацию не было времени. За моей спиной снова тяжело застучала пушка Шамарина, и красные капли налипли на небо. Он уже опасался задеть ушедшую вперед бээмпэшку и стрелял слишком высоко, скорее запугивая тех, кто вел по нам огонь из миномета и безоткатного орудия.

Несколько раз я споткнулся, упал, ударяя автоматом о землю, ощущая дрожь и вместе с тем силу во всем теле – это почти забытое с времен Афгана чувство близкой опасности и вседозволенности. Я уже видел машину, бесформенное черное пятно, этакого урчащего монстра, который цепко прилепился гусеницами к склону и медленно полз наверх, но еще не думал над тем, как смогу остановить водителя – этого храброго безумца или пьяного дурака. В очередной раз за моей спиной рванула мина, но я уже не оборачивался и не знал, куда она угодила. Краем глаза увидел тень, мелькнувшую слева от меня, но не успел повернуть голову. Мне показалось, что взорвался сам воздух, которым я дышал и который обжигал мне легкие. Оглушительный взрыв заставил меня рухнуть на землю, лицом вниз. Тень упала рядом со мной.

– Вот бли-ин! Вот едрена вошь! – услышал я голос Герасимова, поднял голову и увидел его голую спину и плечи, в которых отражалось пламя. – Подожгли-таки!

Боевая машина пехоты полыхала, как свечи на юбилейном торте. Обе крышки люков на башне были сорваны и теперь свисали с брони, как лепестки цветка, на котором гадали. Огонь вырывался из проемов подобно газовой горелке. Машина продолжала двигаться, но теперь уже не вверх, а вниз, беззвучно скатываясь со склона.

Я вскочил, схватил за скользкую холодную руку Герасимова, отяжелевшего от увиденного зрелища, и оттащил в сторону – машина-факел набирала скорость, и мы едва не попали под ее гусеницы. Лицо залило нестерпимым жаром. Я опустил голову, глядя на машину исподлобья, кинул Герасимову свой автомат, он поймал его на лету, не понимая, для чего я это сделал.

– Ложись! – громко зашипел Герасимов, словно опасаясь, что его могут услышать враги. – Стреляют!

Я не понял, как он услышал в таком грохоте свист пуль, но пригнулся. Что это давало, этот жалкий поклон земле, немного укорачивающий фигуру? Освещенный горящей машиной, я оставался прекрасной мишенью, и если бы я перестал двигаться, меня бы изрешетили в считанные секунды.

Машина лязгала в метре от меня. Это была самоходная доменная печь, и мне казалось, что волосы на моей голове уже давно обуглились, скрутились в спиральки, и я стал похож на негра. Я подождал мгновение, пока узкий лодочный передок не поравнялся со мной, и, схватившись за крюк, прыгнул грудью на броню, зацепился пальцами за рифленку, подтянулся, оперся ногами о металл и дотянулся до люка водителя. Пули горохом сыпались на броню, но машина двигалась, я двигался, меня обволакивало дымом, превращая в мишень повышенной сложности. Я опустил голову в черный проем, как в бездонный колодец, едва не заорал от жгучей боли в глазах, вдохнул едкого дыма, желудок судорожно сжался, но я подавил в себе тошноту, схватил за что-то мягкое, податливое, рванул на себя безжизненное тело, перекинул руку ниже, нащупал брючный ремень, схватился за него. Машина начала давать крен, правая гусеница скатывалась в глубокую промоину. Рядом кто-то истошно кричал. Я не разбирал слов, мне некогда было поднять голову и посмотреть вокруг, но, когда машина накренилась еще сильнее и я стал сползать с брони, неожиданно близко от себя увидел перекошенное лицо Герасимова.