Андрей Дышев - Добро пожаловать в ад

– Генерал, не могли бы вы задержаться? – звонко сказала она.

Генерал остановился, повернулся и со слабой надеждой взглянул на Ирэн.

– Идите! – сказал он офицерам и махнул рукой. Затем приблизился к кровати. – Вы хотите мне что-то сказать?

Ирэн подождала, когда из каюты выйдет последний офицер.

– Я думаю, что эта противная амнезия продержится недолго, – сказала она, мило улыбаясь. – И мы сможем вспомнить еще какие-нибудь важные факты по вашему делу.

– Не думаю, что это уже поможет мне, – с мрачным пессимизмом заметил генерал. – Отставка, милая девочка. В лучшем случае мне грозит отставка!

– Но зачем так сразу опускать руки! – назидательно заявила Ирэн.

– Да, вы правы, – согласился генерал. – Но вам легко так говорить, потому что вы никогда не поймете, как это трудно. Как это трудно – нести в душе осознание своей вины за гибель полторы сотни ни в чем не повинных людей!

Он говорил красиво, с пафосом, и будь я более сентиментальным, то непременно бы прослезился.

– И все же: как вас найти? – спросила Ирэн.

– Как меня найти? – рассеянно повторил генерал. – Совсем нетрудно. Наверное, я буду под домашним арестом. Буду шаркать потрепанными тапочками по скрипучему паркету в своем кабинете. Буду ходить из угла в угол и думать об этих ста пятидесяти… И так изо дня в день, из месяца в месяц…

Его глаза повлажнели. Он провел ладонями по нагрудным карманам, нащупал маленькую записную книжку, раскрыл ее на первой попавшейся странице, написал на ней номер телефона, подробный адрес и каким троллейбусом проще доехать. Вырвав листок, он протянул его Ирэн.

– Что ты еще собираешься вспоминать? – спросил я, когда генерал вышел.

– Я ему верю, – ответила Ирэн безапелляционно. – Он не виноват в том, что случилось с самолетом!

– А кто виноват? Наш убийца? – не скрывая иронии, спросил я.

– Может быть! – упрямо ответила Ирэн.

– Теоретически все может быть, – согласился я. – Убийца рассчитал траекторию движения яхты, траекторию полета самолета, затем пробрался в воинскую часть, вывел из ангара пусковую установку и первой же ракетой сбил самолет, который, в строгом соответствии с расчетами, рухнул прямо на нас. В следующий раз он спустит с орбиты космическую станцию, которая ударит нас по затылку, когда мы будем загорать на пляже острова Бали.

– Очень остроумно, – ответила Ирэн.

– А ты будь реалисткой!

– Я была реалисткой целых три дня, но наше расследование зашло в тупик!

– И потому решила потешить себя сказками?

– Потому я решила отработать даже самые невероятные версии!

Мы бы еще долго ругались в таком тоне, если бы не пришли санитары и не увели Ирэн на рентген. В ее отсутствие мне вкатили лошадиную дозу антидепрессантов, отчего мне вскоре стало все до глубокой фени, и я уснул крепким сном без сновидений.

Я проснулся всего за несколько минут до того, как наш теплоход прижался бортом к причальным амортизаторам и матросы принялись ловко наматывать концы швартовов на кнехты. В каюте царил полумрак, и по белым стенам скользили отблески прожекторов и фонарей набережной. Снаружи доносился скрип канатов, короткие команды и металлический лязг трапа. Я сидел на кровати, свесив ноги, зевал и чесал затылок.

Ирэн, накинув на плечи одеяло, стояла у окна и смотрела на суету.

– Как много людей, – произнесла она. – С фотоаппаратами, с камерами… Приходил профессор. Сказал, что нас положат в больницу.

– Надолго?

– Пока память не вернется.

– Значит, надолго, – пробормотал я и поднял с пола кирзовый стоптанный ботинок. – Это что?

Ирэн обернулась.

– Это тебе матросы презентуют… Ты выспался?

– Не знаю. Такое ощущение, будто башка песком забита.

Я нахлобучил ботинки на босые ноги. Кажется, на два-три размера больше, чем надо. Но это как-никак презент, значит, ворочать носом не полагается.

Сон жирной чертой отсек прошлое от настоящего. Утрамбовал, спрессовал яхту, обломки самолета, скоростной катер, пьяного капитана, оранжевый плот с двумя бутылками пресной воды и фонариком без батареек, упаковал в коробочку и преподнес мне. Разбирайся сам, дорогой Кирилл Вацура, со своей жизнью!

Мне было очень тяжело на душе. Я бродил по сумрачной каюте и вспоминал Федьку Новорукова. Если бы он был жив! Если бы я знал, что он сейчас стоит на причале в темном пиджаке, под которым не угадаешь наплечную кобуру, и, не выдавая себя, смотрит на трап, и наши взгляды вдруг встретятся, и он едва заметно кивнет мне, сведет черные брови к переносице, и в его красивых выразительных глазах я увижу понимание и поддержку. Это был единственный человек, который мне верил и который мог дать надежду на благополучное завершение мрачной истории.