Андрей Дышев - Два шага на небеса

– Отольются кошке мышкины слезки, – произнесла она, пытливо заглядывая мне в глаза. – Зачем ты делаешь вид, что читаешь? Ты же думаешь о том, как бы сохранить умное и невозмутимое выражение на лице. Верно?

Пришлось опустить журнал на колени.

– Что ты хочешь? – спросил я.

– Большой и страстной любви… Нет! Если бы ты видел сейчас свое лицо! Это же символ целомудрия и благопристойности!

Она все-таки заставила меня рассмеяться. Стелла поднялась на ноги, обхватила мою голову, и я ткнулся носом в ее мягкий живот.

– Ты мне мешаешь, – сказал я.

– Мешаю наблюдать за каютой врача? – уточнила Стелла. – Ты хочешь с совестливым прищуром взглянуть в глаза своему конкуренту? Или в глаза Пыжику? – Девушка взгромоздилась мне на колени. – Милый мой! Не жди от нее раскаяния. Женщины никогда не любят просто так. Земля – планета мужчин, и женщины любовью расплачиваются за право жить среди них. Таково наше грустное предназначение. И Пыжик сейчас старательно компенсирует физические растраты доктора, вызванные его интеллектуальной деятельностью.

Ее руки скользнули по моим плечам, по спине и невзначай прошлись по пояснице.

– Что там у тебя такое твердое? Твердое у мужчин должно быть не там…

– А тебе пришлось компенсировать его материальные затраты? – перевел я разговор на прежнюю тему, убирая руки девушки со своей поясницы.

– Такие вопросики задаешь, – нахмурилась Стелла, – что даже моя девичья стыдливость, как улитка, рожки спрятала. Позволь мне эту тайну унести с собой в могилу… Ой, а у тебя седой волосок над ухом!

– Подожди, – сказал я, вставая с кресла. – Мне надо выйти.

– Понимаю, – охотно согласилась Стелла. – Очень хорошо тебя понимаю.

Не имело никакого смысла просить ее освободить мою каюту – последняя превратилась в проходной двор и акустическую сцену: все, о чем говорилось в ней, легко становилось достоянием общественности, всякий мог без позволения зайти ко мне и не менее легко выйти. Но эти милые особенности меня уже не тревожили. Пытаться играть со Стеллой было в ущерб самому себе – это привело бы к лишней трате времени и засорению мозга новой ложью, которой обязательно пришлось бы покрывать предыдущую. А потому, ничуть не таясь, я подошел к каюте Алины, невольно мысленно называя ее Пыжиком, и громко постучал, словно был наделен властью стучать во все двери без разбору.

Открыл мне Виктор, причем мне не пришлось стучать еще раз, демонстрируя свое нетерпение и давая Стелле лишний повод для иронии. От врача исходило спокойствие и умиротворение профессионала, хорошо сделавшего свое дело. Ничего не объясняя и не спрашивая разрешения, я зашел в каюту, благо Виктор не пытался заслонить грудью проход, и приблизился к кровати Алины.

Девушка крепко спала, обнимая подушку так, как это делают во сне только молодые влюбленные женщины. На столе была расстелена большая карта Кипра и рассыпана стопка буклетов, зато исчезли шприц, тампон и обломок ампулы, способные наполнить даже самый оптимистичный антураж холодком беды и болезни. Виктор, принимая мою манеру общения, молча вернулся в кресло и якобы углубился в изучение острова.

– Может быть, принести ей что-нибудь поесть? – предложил я без обиняков, и Виктор с охотою ожил, взглянул на меня осмысленно, думая над моим вопросом, а не о том, как он будет выглядеть в моих глазах, отвечая на вопрос.

– Бесполезно, – ответил он, взглянув на спящую, и взгляд этот вызывал доверие. – Мы вряд ли сумеем ее разбудить, да это и ни к чему. Я вколол ей кофеин и глюкозу. До утра она будет спать, как обычно спит здоровый человек.

– Я могу вас подменить, – предложил я, мало надеясь на то, что врач примет предложение.

– Не думаю, – ответил Виктор, опускаясь спиной на спинку кресла, – что есть острая необходимость брать вам на себя ответственность за ее жизнь.

Я поднялся на палубу. Несмотря на движение воздуха, было очень душно, словно яхта очутилась в гигантской парной. Солнце зашло, но горизонт еще полыхал заревом, и черная вода повсюду была покрыта огненными штрихами, напоминая полотно Ван Гога с пульсирующими пастозными мазками. Госпожа Дамира, сидящая в шезлонге, одарила меня слабым кивком. Я приналег на поручень и некоторое время безотрывно смотрел на воду, похожую на отработанное машинное масло – черное, обволакивающее, позволяющее килю резать себя беззвучно и без пенных следов.

– Валерий Васильевич!

Капитан, показавшись из рубки, выставил одну ногу на палубу и облокотился на раскрытую дверь. Передо мной предстало как бы полкапитана. Он даже смотрел на меня одним глазом, словно Циклоп.