Андрей Дышев - Моя любимая дура

Я с трудом отстегнул сноуборд и поднялся на ноги. Болели спина, ноги, затылок. Лавина не захотела так просто отпустить меня и взяла с меня плату за доставленное удовольствие. Я все еще плохо соображал. Мысли двигались, как плохо смазанный старый велосипед. Трудно было поверить в то, что я спустился по южному склону, сидя верхом на лавине. То, что произошло в реальности, спуталось с моим представлением об укрощении лавины по рассказу Альбиноса. Воображение и жизнь утратили четкие границы…

Я приложил комок грязного снега к затылку и еще раз позвал Мураша. Лавина – выдохшаяся, умершая – растеклась темной кучей по дну ущелья, накрыв собой голубое тело ледника Джанлак. Все, что она прихватила с собой по пути, торчало из-под снега – перемолотые стволы деревьев и раскрошенные камни. Белоснежное чудовище, могучее и стремительное, теперь напоминало мусорную свалку. Божественный экстаз закончился.

– Я уже совсем рядом, – пробормотал я, как только в моем сознании всплыл образ Ирины, и тотчас почувствовал, что это действительно так. До недавнего времени Ирина была где-то далеко, в какой-то абстрактной темнице, и я, ощущая пространственные масштабы, мчался к ней, выбирая по возможности самые быстрые способы передвижения. А теперь вдруг, когда осталось сделать последний шаг, стал невольно придерживать порыв и уже не считал разумным лететь к месту обрушения ледника сломя голову.

Я еще раз позвал Мураша и сделал несколько шагов по снежной мешанине. Скалы, снег, ледяные глыбы плыли перед глазами. Я никак не мог отдышаться. А хватит ли у меня сил помочь Ирине? Лавина, позволив воспользоваться своей энергией, вытянула из меня мою. Я ухватился рукой за сосновую ветку с куцей челкой из длинных иголок, торчащую из снега как флагшток, и тотчас услышал слабый стон. Знал бы, что я здесь один, то подумал бы, что это предсмертный вздох лавины. Я опустился на корточки, готовый припасть к снегу ухом, как к груди раненого.

– Еще разочек, пожалуйста! – попросил я. – И погромче!

– У-ух, – ответила лавина.

Я выпрямился и заметил лунку, из которой вился едва заметный пар. Уменьшенная копия Ключевской сопки, на которую я как-то взбирался. Побежал к ней и едва не наступил на розовую, будто освежеванную руку. Опустился на колени, разрыл лунку и увидел застывший взгляд Мураша.

– Снег бывает теплым… только в жизни раз, – прошептал он, – когда смерть-старуха прибирает нас…

Помню, в моем детстве была такая забава – переводные картинки. Размачиваешь в теплой воде белый листочек, а потом аккуратно трешь по нему пальцем, и начинает проявляться что-то необыкновенно яркое и красивое, проступают детали рисунка, и высвобождается от бумажного плена сначала пушистый хвост, потом полосатые лапы, потом милая усатая мордочка кота или еще какого-нибудь зверя… Сейчас происходило что-то похожее. Я разгребал снег двумя руками, и постепенно вырисовывался цельный образ Мураша, лежащего в позе выжатого пододеяльника.

– Снег бывает теплым и тогда, мой друг, – продекламировал я, – если ты со страху обмочился вдруг.

Так, замечательно. Откопал две руки, две ноги, прикованные к сноуборду, и одну голову. Не считая исчезнувшей банданы, все на месте, вот только лицо неважное. Левая половина окрасилась в лиловый цвет, глаз заплыл и превратился в маленькую щелочку.

– Нечто похожее, – сказал я, аккуратно приподнимая голову Мураша, – я видел в национальном парке Перу на выставке хамелеонов. Подняться сможешь?

– Попробую…

Я встал у него за головой, просунул руки ему под мышки и потянул вверх тяжелое тело. Мураш сел, и тотчас из его носа хлынула кровь. Она выплескивалась толчками, словно вода из неисправного крана, и растекалась по куртке. Я слепил снежок и приложил его к переносице Мураша. Тот тяжело дышал, хлюпал носом, пытаясь втянуть кровь обратно.

– Что болит? – спросил я.

– Все, – прошептал Мураш.

– Ногами пошевелить можешь?

– А зачем?

Я отстегнул сноуборд и воткнул его в снег. Может пригодиться в качестве шины, если у Мураша что-то сломано. Вот только где бы взять веревку? Но он, кряхтя и скрипя зубами, все же поднялся на ноги, оперся о мое плечо и огляделся.

– Странно, – пробормотал он, каким-то нехорошим взглядом рассматривая меня. – Я ничуть не сомневался… Я был совершенно уверен, что вы погибли. Повезло.

– Мне?

– Нет, мне. Без вас мне были бы кранты.

Он оперся о доску как о костыль и сделал шаг. Скривился одной половиной лица, потому как другую невыразимо раздуло, и она оставалась неподвижной, потом сделал второй шаг, вскрикнул и сел на снег. Я стащил с него ботинок и оголил ногу. Призвал на помощь все свои дилетантские познания в медицине. Явных признаков перелома я не нашел, но ступня, как и лицо, распухла и посинела.