Андрей Дышев: Моя любимая дура

– Она умерла, – произнес я, но Ирина, кажется, меня не расслышала. Юля повисла на шее у Никулина, он подхватил ее за талию и стал кружить по комнате. Юля завизжала, с ее ножки свалилась туфелька.

– Представляешь, – продолжала оправдываться Ирина, – Никулин звонит мне и говорит: «Меня положили в первую городскую больницу с воспалением легких». Я спускаюсь вниз, а он стоит у подъезда. В общем, он меня уболтал, чтобы я немного пожила у него. Так, говорит, будет лучше для вас с Кириллом. Мы с Юлей устраивали дни национальной кухни: то итальянские блюда готовили, то французские… А ты как?

– Ничего, – ответил я. – Катался на сноуборде.

– Везет! А я тут скучала по тебе. Несколько раз порывалась позвонить тебе на мобильник, но Никулин удерживал. Говорит, сеанс терапии надо пройти до конца… А ты что ж плачешь?

– Тебе показалось. Наверное, глаза отвыкли от света…

Я закрылся от Ирины фужером и стал медленно-медленно пить холодную, как талый лед, водку. Ирина смотрела на меня, ее глаза наполнялись немым ужасом. Я видел их через стекло фужера, и они казались искаженными, разбитыми на кусочки.

– Что-то здесь очень жарко, – произнесла она и устремилась к окну. Отдернула штору, потянулась к форточке, распахнутой настежь, но тотчас опустила руки и закрыла ими лицо. У Юли слетела вторая туфелька. Никулин громко смеялся. Оба повалились на диван… Ирина подошла ко мне. Она часто и глубоко дышала, и ее беспокойство стремительно росло, как у кошки, чувствующей приближение природного катаклизма. Она уловила, какая чудовищная тяжесть стояла за моей спиной, она начала различать шрамы на моем лице, и седину на висках, и кровавые пятна на кровавом комбинезоне, и неумолимое сближение с некой неизвестной ей истиной уже представлялось трагедией, которую ей надлежало пережить.

– Я люблю тебя, Кирилл, – произнесла она, чтобы хоть как-то защититься, как-то сохранить себя, и прижалась ко мне, чтобы не видеть моих глаз.

А я стоял посреди комнаты, глядя, как кружится Юля, как ее тонкая фигура отражается на стекле многочисленных бокалов и бутылок, и мне казалось, что откуда-то снаружи, из-за темного окна, на бесплотных танцовщиц с болью и тоской смотрит Альбинос в белой плащанице.

Das schmeckt schõn! – Это вкусно! (нем. )