Андрей Дышев - Моя любимая дура

– Не боишься, что они запомнили номер твоей машины и легко тебя найдут? – спросил я, когда Мураш заехал на территорию оптового строительного склада и задним ходом загнал машину под навес.

– А она не моя, – ответил он, выходя из машины. Ключи зажигания остались торчать в замке.

– Угнал?

– Нет, друг дал покататься.

– Значит, друга привлекут.

– Да и хрен с ним…

Мы стояли между штабелей блоков, напиленных из ракушечника, и отряхивались.

– За что это они к вам прицепились? – спросил Мураш.

– Подозревают в убийстве, совершенном с особой жестокостью, – ответил я, заправляя майку в джинсы.

– Это серьезно, – покачал головой Мураш. – Надолго бы упекли за решетку, если бы не я. И не видать вам Минеральных Вод во всем обозримом будущем.

Окольными путями Мураш опять начал выкатывать прежнюю тему.

– Все равно не могу, – отрезал я. – Разве что попозже. Вот слетаю в Минводы, решу там все свои проблемы, вернусь, и тогда поговорим про Джанлак.

– Не пойдет, – возразил Мураш. – Потом поздно будет.

– Почему поздно? Несколько дней ничего не решают.

– Они решают все, – упрямо стоял на своем Мураш. Подумав, он уточнил: – У меня отпуск закончится. И вообще…

Я молча протянул ему руку. Мураш выждал паузу, глядя на мою ладонь так, как смотрит покупатель на некачественный товар. Наконец он ответил на рукопожатие – с неохотой, как бы делая одолжение, потому как этот жест означал примирение, отказ от дальнейших попыток уговорить меня.

– Будьте осторожны, – сквозь зубы процедил он. – У вас запоминающаяся внешность, и милиция может сцапать вас в аэропорту.

– Спасибо. Но я никогда не думал, что у меня запоминающаяся внешность. И чем же она, интересно, запомнилась тебе?

– Вы ведете себя… – начал объяснять Мураш и замолк, подыскивая точные слова. – В толпе или там, где многолюдно, вы ходите, как манекенщик на подиуме. Будто вокруг никого нет.

– Что ж, теперь буду ходить, как лазутчик в тылу врага.

По блокам, как по ступеням, я поднялся на штабель; выпрямившись во весь рост, подпрыгнул, ухватился за край навеса, сделал переворот и оказался на крыше. Мурашу понравилось, ему захотелось повторить этот трюк, и он решительно ступил на блок. Однако, почувствовав, как тот шатается под его ногой, поспешил сойти на землю.

– Я вас найду! – пообещал он мне и, поправив галстук, пошел к выходу, как делали все нормальные люди.

Я действительно стал чувствовать себя как лазутчик в тылу врага. Пройтись по оживленной улице с высоко поднятой головой, как я делал это до недавнего времени, теперь было слишком рискованно. Не знаю, насколько велико было желание милиции надеть на меня наручники, все же не стоило испытывать судьбу. В ближайшем магазине одежды я купил бежевые слаксы и грубую льняную рубашку такого же цвета да еще скрепя сердце нахлобучил на голову совершенно идиотскую бейсболку с огромным, как клюв пеликана, козырьком.

– Вам все это так идет, так к лицу! – сказала продавщица с таким видом, словно едва сдерживала слезы, чтобы не расплакаться.

Я глянул на себя в зеркало и пришел к диаметрально противоположному выводу. Нечто похожее я видел в цирке, где показывали дрессированную гориллу, одетую в бежевый костюмчик и бейсболку: переваливаясь с боку на бок, она убегала от клоуна в милицейской форме и попутно прихлебывала пиво из бутылки. Помню, детишкам этот номер очень понравился. Они долго аплодировали, и горилла снова начинала кружить по арене, а клоун свистел в свисток, спотыкался и поправлял сваливающиеся с него штаны. Народ хохотал до слез… И сейчас я тоже хохотал, глядя на себя в зеркало. Продолжая смеяться, вышел из магазина и выбросил в мусорный бак пакет со старой одеждой, который тотчас распатронили бомжи.

В летнем кафе у вялотекущего фонтанчика я заказал тарелку пельменей и несколько раз уточнил у официанта, не подмешана ли в фарш соя. Ненавижу суррогаты, добавки, эмульгаторы, загустители и прочую дрянь. Торговая ложь и хитрость всегда отзывается у меня болями в желудке. В кулинарии я консерватор и привереда одновременно. Признаю только натуральные продукты и приставку «как бы» на дух не переношу. Собственно, и в жизни я придерживаюсь тех же принципов. Если драться, то драться. Если любить, то любить. Почти как в песне у Розенбаума.

– Ты что жуешь? – спросил Никулин, ответивший на мой звонок.

– Пельмени.

– «Сибирские»?

– Нет, «Молодежные».