Андрей Дышев - Шахидка с голубыми глазами

– Лет двадцать пять будет, – наобум сказал я, ловя себя на мысли, что ни разу не задумывался о том, сколько Яне лет. – Хотя нет. Я преувеличил. Двадцать два от силы.

– Понятно, – хмыкнула Лариса и снова скривила губы. Несколько секунд она напряженно всматривалась в экран, после чего голосом электронного диспетчера выдала: – Рейс «шестнадцать-сорок пять» до Мадрида, вылет завтра в девятнадцать тридцать, место «три А».

«Мы наверняка полетим в одном самолете с ней!» – подумал я.

– А кто рядом с ней, на месте «три Б»?

– На «третьем Б» Богдан Дрозд… – и тотчас сладко посмотрела на меня; на ее языке, как на батуте, прыгали едкие слова: «Да, зайчик, рядом с твоей Ненаглядкиной будет сидеть мужчина, и полетит эта парочка в солнечную Испанию, далеко-далеко от тебя…» – Все? – удовлетворенно спросила Лариса. – Куда ты сейчас?

– На работу.

Лариса взглянула на часы и неестественно ахнула.

– И я опаздываю! Не вовремя ты со своими сотрудницами…

И принялась переобуваться в третий раз.

По-моему, бабушка Кюлли так до конца и не поняла, что я делаю в ее доме и какой от меня прок. Тем не менее она относилась ко мне едва ли не как к любимому внуку и несказанно утомляла разговорами. Пока профессор собирал дорожный чемодан в своем кабинете, мы с хозяйкой сидели на кухне. Пол по случаю побелки потолка был застелен газетами, и старушка, передвигаясь по кухне, издавала шелестящий звук, как хомячок в банке. Она была настолько подвижна, что у меня устали глаза смотреть на нее, и я думал о том, что несправедливо приписывают всем поголовно прибалтийцам медлительность.

– А вы читали стихи профессора? – спросила она, поднося мне глубокую глиняную тарелку с борщом. – Как? Вы ничего не читали из его любовной лирики? О, молодой человек, ну как же, как же!.. Чеснок подавать? Можно натереть хлебную корочку. А если вы смелый, то покрошите пару зубчиков прямо в тарелку…

Я машинально кивал, соглашаясь на любую кулинарную смелость, крошил чеснок в борщ, натирал им хлебную корку и ел его просто так, вприкуску. В мыслях я прокручивал главные события дня и детально вспоминал возвращение в профессорский особняк. От агентства воздушных сообщений до улицы Грибоедова я доехал на такси, в котором чувствовал себя достаточно спокойно и, погруженный в свои мысли, даже забыл про наемных убийц. Но когда я вышел из машины и по скользкой тропинке, размоченной непрекращающимся дождем, пошел к виноградникам, а оттуда к парку, тревога и напряжение опять устроились в моей душе. В парке, под кронами вековых буков, было темно и сыро. Я не мог идти быстро, так как глина расползалась под подошвами ботинок, и оттого тревога выросла до степени твердой уверенности, что в меня сейчас выстрелят. Я часто останавливался, прислонялся к стволам деревьев, вытаскивал пистолет и, ломая глаза, вглядывался в темноту. Кровь стучала у меня в висках, дыхание суетилось в груди, металось туда-сюда, словно искало выход… Если бы я был наемным убийцей, то именно здесь, в этом старом, заброшенном парке ждал бы свою жертву.

Но ничто не нарушало глубокую, застоявшуюся парковую тишину. Ни одного человека я не встретил в этих дебрях и, отдохнув у очередного букового ствола, заталкивал пистолет за пояс и продолжал идти вверх.

То ли у моих недоброжелателей перевелись наемные убийцы, то ли они по какой-то причине оставили меня в покое. Я подошел к профессорскому особняку, и мое сознание обожгла жуткая мысль: киллеры могли оставить меня в покое только по той причине, что они выполнили свою главную миссию. И эта мысль жгла меня свинцом до тех пор, пока я не увидел на пороге профессора – живого и невредимого.

– …Особенно мне нравится его ранний цикл, – тараторила бабушка Кюлли, нарезая белоснежное сало тонкими длинными ломтиками, как картофель для фритюра. – Вот, к примеру, такая баллада… На эстонском, конечно, она звучит намного лучше, но… Слушайте!

Ой, а дальше-то как? Вылетело из головы… На эстонском языке помню, а на русском нет…

Она шлепала сморщенными голубоватыми пальцами себя по лбу, но продолжение стиха так и не вспомнила.

Я думал про Яну и профессора. Зачем Яна летит в Испанию, причем в то же время, что и профессор? Может, ей стало известно, что он не внял моему предостережению, проявил упрямство, и теперь она устремляется за ним, чтобы там, на месте, уберечь его от опасности, известной только ей?