Андрей Дышев: Шахидка с голубыми глазами

– Яна!

Из машины выпрыгнул длинноволосый юноша в узких джинсах с широким ремнем и черной шелковой рубашке с блестками. Старательно перешагнул через лужу.

– Яна! А я смотрю – ты или не ты? Привет! Сколько лет, сколько зим?

Яна неуловимо изменилась в лице. Она разомкнула губы, вздохнула и перестала дышать, сдерживая восторженный крик.

– Привет, Дэн, – едва слышно ответила она.

– Была на концерте? Понравилось? – спросил парень, мимоходом сунув мне свою вялую ладошку. – А я недавно вспоминал тебя. Ты знаешь, я начинаю новый проект, и ты мне будешь очень нужна.

Мимо проходили девушки, громко ойкнули, остановились, вытаращили глаза.

– Новый проект? – как эхо отозвалась Яна.

– А можно попросить у вас автограф? – вмешалась в разговор прохожая и подсунула Дэну какой-то помятый блокнотик и огрызок косметического карандаша.

– Да, новый проект! – ответил юноша, небрежно вырисовывая на блокноте закорючку. – И для тебя я предусмотрел в нем весьма интересную роль… Да что мы тут под дождем мокнем? Сядь ко мне в машину на пару минут.

– Подожди, ладно? – шепнула мне Яна.

Мягко захлопнулась дверь «Мерседеса». Я остался один. Некоторое время я раздавал девчонкам автографы, выдавая себя за близкого знакомого поп-звезды. Потом остановил такси и поехал домой.

– На стадионе был? – спрашивал пожилой таксист, покашливая в воротник свитера. – Я вот радио слушал, так передавали, что там предотвращен террористический акт… Врут, да?

– Врут, – подтвердил я.

Мы свернули с Кирова на Садовую, оттуда – на Карла Маркса. Листья магнолий от дождя стали похожими на постиранные и вывешенные для просушки маленькие бронежилеты. Продавщица, торгующая с лотка пирожками, накрыла товар прозрачной пленкой, и покупатели, доставая пирожок, воровато лезли под нее, как под юбку. Где-то громыхнуло. Родилась на свет первая в этом году гроза.

Лупоглазый «Мерседес» обогнал нас, распушив, словно усы, струи воды; притормаживая, он заставлял притормаживать и прижиматься к обочине такси.

– Во что делают! – покачал головой таксист.

Распахнулась дверь, из машины выбежала Яна.

– Яна, ты горько пожалеешь об этом! – погрозил кто-то невидимый из «Мерседеса». Дверь захлопнулась, и лупоглазый укатил.

Яна открыла дверь такси, встала передо мной. Мокрые волосы съежились от холода, превратились в завитушки. Подол юбки налип к ногам. Яна дрожала, вытирала со лба дождинки.

Я вскочил, обнял ее – мокрую, слабую.

– Он так и не понял, – прошептала Яна с нежной печалью в голосе, – что та девочка, которая когда-то подпевала за его спиной, давно умерла. А я – уже совсем другая. Я твоя…

Яна так и не узнала страшную правду о профессоре. На сороковой день после его смерти в ночном клубе «Шанс» состоялся вечер памяти, посвященный Лембиту Веллсу. Яна пошла туда одна. Я остался дома, сославшись на плохое самочувствие.

Конечно, самочувствие было ни при чем. Я боялся, что не смогу лицемерить, изображать скорбь, и меня, в конце концов, прорвет на ужасающие признания. Я не говорю о бестактности, которую мог допустить. Нормы приличия меня как раз менее всего волновали.

Если я открою Яне глаза, то в один миг будет утрачен весь смысл того добра, которое я сделал для нее, ибо самое благо заключалось в том, чтобы спасти профессора Веллса, сохранить для Яны его имя в безупречной чистоте, как символ поэтической одухотворенности и неисчерпаемого источника любви.

Эта ложь святая.

Вацура цитирует стихи поэтов так, как он их запомнил.