Александр Золотько - Почерк дракона

– По какому? – Шатов спросило спокойно, хотя внутри все заколотилось.

– На даче этой бабу убили и мужика. С фамилией еврейской. Как ее…

– Шпигель.

– Вот-вот, – старший лейтенант оглянулся и понизил голос, – не нужно тебе туда ехать.

– Это почему? – тоже почти шепотом спросил Шатов.

– Позвони майору Ямпольскому, парень.

– Он что, и там побывал и приказал?

– И там. У меня в Филипповке участковым кум… Рассказал, понимаешь…

У Шатова совсем пересохло в горле:

– И что там, в Филипповке? Неужели тоже бумажка в виде дракона?

– Я тебе ничего не говорю. У моего кума память не очень, и особо он не присматривается ни к чему, но майор велел и ему звонить в случае чего…

– Если кто-нибудь станет спрашивать о драконе?

– Если кто станет спрашивать об убийстве… и о бумажных фигурках. Кум мой тебе ничего не скажет, он человек обязательный.

– А подробностей вы нее знаете по тому делу?

– А их, милый, никто не знает – кроме покойников и убийц. Видел кто-то машину поздно вечером, кто-то вроде что-то слышал. И все, некогда мне, – оборвал разговоры Григоров.

– Спасибо, Анатолий Григорьевич, – искренне поблагодарил Шатов.

– Не за что. И майору я все равно позвоню, ты уж извини.

– Я ему теперь и сам обязательно позвоню, сегодня.

– Тогда пока, – старший лейтенант на секунду сжал протянутую руку Шатову, словно тисками и ушел во двор.

Не перевелись еще мужики, подумал Шатов. Только вот так и не сказал участковый, где лучше машину в город ловить.

– Я забыл тебе сказать, – калитка распахнулась и появился Григоров, – машину до города лучше ловить на трассе. Через поселок, мимо вокзала. Минут пятнадцать отсюда. Только ты иди на электричку, она через двадцать минут. В городе даже быстрее будешь.

Как там у классика? Трясясь в прокуренном вагоне… Трясясь в загаженном вагоне. Отвык Евгений Шатов от пригородных поездов. Совсем отвык. Оторвался от народа, от его чаяний и ежедневных проблем.

Старый лозунг о том, что чисто не там где убирают, а где не сорят, со временем нанес страшные разрушения всему народному хозяйству в целом и железной дороге в частности. Подразумевалось, что народ разом перестанет сорить, а посему можно не убирать. Во всяком случае, подумал Шатов, перестали часто убирать.

Вагон электрички был набит почти битком. Трудно было понять, то ли это огородники уже успели обернуться с утра, то ли едут те, кто ночевал на своих сельских угодьях.

Шатов пристроился в углу тамбура и попытался отвлечься от окружающего, чтобы немного поразмыслить. Было о чем.

Как в старом неприличном стишке: «Вдруг откуда не возьмись, появился…» и так далее по тексту. Удачно сегодня прошел день. Насыщено, я бы сказал.

Стало понятно, что госпожа Воеводина вполне могла промышлять шантажом… Если верить ее безутешной вдове – точно промышляла, а раз так, вполне могла напромышлять себе неприятностей. Классический вариант. И этот кто-то, накинувший петлю и выбивший табурет, еще и удосужился оставить у ее ног вырезанного из бумаги дракона. Фигня какая-то!

Если Воеводину замочили, то на кой ляд было оставлять бумажку? Хотя один раз бумажка могла и не вызвать особого ажиотажа у следствия. Мало ли что может валяться у взбалмошной лесбиянки в ногах?

Но на кой ляд тогда такую же бумажку оставлять у погибшего в результате несчастного случая химика? Два раза – это уже даже самый тупой журналист, типа Шатова, сможет сообразить, что имеет место некое сходство в обстоятельствах.

И уж совсем полным кретином нужно быть, чтобы и в третий раз не обратить внимания на происходящее размножение бумажных драконов. И, надо полагать, внимание на это обратили. Появился некий майор Ямпольский, который всем запретил разговаривать на бумажные темы.

А вот интересно, не находили ли бумажки у других покойников из списка Арсения Ильича? Вот, например, Фроленков вполне мог выпорхнуть в окно, прижимая к груди маленького бумажного приятеля.

Или Мазаев мог держать в бардачке такого зверя…

– Да не выхожу я на следующей! – взорвался наконец Шатов, после того, как дородная селянка в четвертый раз ткнула его в израненный бок корзиной.

– Так чего стал на проходе? – взвизгнула баба.

– А мне что, лечь здесь? Твою мать… – последнюю фразу Шатов прошептал сдавленным голосом, получив удар все той же корзиной в бок и ведром по коленной чашечке. Баба гордо прошла по его ногам и вступила в пререкания с кем-то другим, оказавшимся на ее пути.