Александр Золотько - Игра втемную

– Чайник закипел, заваривай, – буркнул я.

– И заварю. Слушай, ты всегда иронизировал над моим образом жизни – я-де ни к чему не стремлюсь. А сам? Только не надо мне рассказывать о семейных ценностях и служении обществу. Дети вырастут и уйдут. Обществу наплевать и на тебя, и на твое служение. Твои статьи через месяц никто не вспомнит, а сам ты превратишься в прах, не прожив и ста лет.

– Спасибо.

– Носи на здоровье. Господи, да ты, в принципе, можешь горы своротить, если захочешь. Но ты не хочешь. А вот чего ты хочешь – ты и сам не знаешь. Твое занятие прессой…

– Мое занятие прессой ничуть не хуже твоего занятия рынком в качестве способа заработать деньги.

– Не хуже, но и не лучше. Грабежом ты бы заработал гораздо больше. Более того, что-то я не слышал о писаках, которые получали бы большие деньги за написание криминальных очерков. Сам ведь говорил, что даже ваш молодняк на втором месяце работы понимает – заработать можно только на заказных материалах и на рекламе.

– Говорил. И сейчас скажу.

– А вы, подсудимый, помолчите. Вам слово еще никто не давал. Зная все это, ты продолжаешь методично ковыряться в криминально-преступном дерьме и пытаешься получить от этого удовольствие. Если ты хочешь вынести на общественное осуждение пороки, то почему ты их не выносишь? И, кстати, разрешит ли тебе это главный редактор и одобрит ли это решение спонсор? Я бы еще понял, если бы ты жаждал богемной жизни и тщательно посещал бы все тусовки. Но ты хочешь быть выше их. Ты хочешь сказать, что иначе ты заработать не сможешь? Чушь. Сможешь. Тебе нравится запах опасности? Стань рокером, лазь по скалам. О чем ты пишешь?

– О чем хочу – о том пишу, – Швец, наконец, начал меня доставать. Именно тем, что говорил правду.

– Врешь, ты пишешь, о чем можно. Иногда, только иногда, ты пишешь что-нибудь действительно важное. И снова возвращаешься на проторенную тропинку. Собрался бороться со злом – борись изо всех сил, не обращая внимания на потери и опасности. Собрался зарабатывать деньги – тоже нужно упереться. А ты хочешь все сразу и так, чтобы не менять своего образа жизни. Тебя всегда тянуло к военно-политической тематике, но ты даже не попытался попасть в Чечню. Ах, наш фотограф туда поехал.

– Его тормознули на контрольно-пропускном пункте.

– Но он попытался, а ты – нет. Я знаю, что ты писал о некоторых болезненных моментах. Но ты же их описывал не потому, что очень хотел их искоренить. Это был интересный материал – вот и все. Сколько раз ты мне рассказывал о разных аферах, как милицейских, так и уголовных. А сколько раз ты об этом написал?

– Что ты в меня вцепился? На себя посмотри! – не выдержал я.

Юрка помолчал немного, потом отодвинул тарелку и задумчиво посмотрел на меня.

– Я с тобой совершенно согласен. Я тоже не герой. Я – обыватель. Но я и не ношу почетного звания представителя четвертой власти.

– Знаешь, Юра, я, может быть, не очень подробно разъяснял тебе взаимоотношения между прессой и государством. Не знаю, как там в столицах и других странах, но у вас в городе самым мощным оружием против умников из прессы являются даже не репрессии, а полное безразличие. Ты можешь писать все, что угодно, на это просто не обратят внимания. И кроме всего прочего – наши газеты время от времени разоблачают аферы.

– С чем я вас и поздравляю. Вот именно из-за этого я и имел смелость заявить о том, что ты не без придури. Сам ведь все знаешь, сам устроил себе такой образ жизни, сам организовал себе милую семейную жизнь и теперь жалуешься. Вы кокетничаете, милостивый государь, кокетничаете.

– Да пошел ты…

– Сам дурак.

– Не дурак, а с придурью.

– Ладно, с придурью. Но согласитесь – я прав.

– Я тебе ничего не скажу. Я тебе просто покажу сейчас одну штуку, а ты мне подскажешь, что с ней делать. – И я сделал то, чего обещал себе не делать. Я вынул из стола желтый конверт. Потом подумал и добавил к нему брошюру о конце славянских народов. – Ты посмотри, а я пока помою посуду!

Швец вытащил бумаги, а я тер тарелки в умывальнике и злился на самого себя. Швец был, разумеется, прав, и мне не следовало так злиться, и уж тем более тянуть его в свои проблемы. Но очень уж точно в своих рассуждениях он уловил мои переживания.

27 февраля 1995 года, понедельник, 10-25 по Киеву, Город.

Старший сержант милиции Геннадий Сиднев оставил напарника возле входа в квартиру, а сам осторожно толкнул незапертую дверь. Никакого движения внутри, только слева, из комнаты, доносились неясные звуки. Сиднее, мельком заглянув в кухню, осторожно двинулся вдоль стены, держа палец на спусковом крючке автомата.