Александр Золотько - Игра втемную

– Я предполагал максимум послезавтра выйти отсюда самостоятельно. Мы же с вами договаривались.

– Сегодня на рассвете отсюда будет только один выход – на небо.

Скат не задавал больше вопросов, вышел вслед за капитаном из комнаты. Возле порога он остановился и взял оружие у лежащего на полу часового. Двор удалось пересечь бесшумно. Перед броском через периметр охранения Скат приблизил свою голову к голове капитана и одними губами спросил:

– Что с Блоком?

– Его выводит Лану.

Скат кивнул и больше не проронил ни слова до тех пор, пока линия охранения не осталась позади. Только тогда, не останавливаясь, он спросил у Рено:

– Что все-таки случилось?

– Авиация НАТО будет сегодня на рассвете наносить бомбовый удар по этому объекту. Получены сведения, что это крупный склад боеприпасов и вооружения. По моим сведениям – никто и ничто не сможет здесь уцелеть. А потом здесь еще все прочешут американские «зеленые береты».

– Методом Александра Македонского, – сказал Скат.

17 марта 1995 года, пятница, 03-00 по Киеву, район российско-украинской границы.

У меня и сопровождающих меня лиц прогулка заняла почти два часа. И за эти два часа мне действительно продемонстрировали, что ко всей истории нужно относиться весьма и весьма серьезно. Тот убитый, лежавший на самой опушке леса, был вообще первым убитым, которого мне довелось видеть в своей жизни. А то черное и блестящее возле его головы оказалось кровью. Когда я это понял, меня повело. К горлу подступила тошнота. Я оглянулся на Михаила и встретился с ним взглядом. Я сдержался только из-за того, что не хотел доставлять ему удовольствия. В темноте рассмотреть выражение его глаз было просто невозможно, и я так и не понял, ждал ли он от меня истерики, или смотрел сочувственно, или ему просто было наплевать, как именно я поведу себя возле человеческого тела с перерезанным горлом.

Зимний присел возле убитого на корточки, посветил вокруг фонарем, потом перевел фонарь на лицо Петрова:

– Его кончил свой. Чужой бы не смог так подойти. И тот, что замочил, знал свое дело. Чисто сработано.

– Уберите свет! – недовольно сказал Петров, прикрывая глаза рукой. – Какая вам разница?

– Никакой, – ответил Зимний и посветил на лежащие возле убитого трубы, похожие на небольшие чертежные тубусы защитного цвета, – а вот и то, чем он собирался стрелять.

Я посмотрел на гранатометы и снова перевел взгляд на убитого.

– Я его не знаю? – спросил я у Михаила.

– Не исключено, что это один из тех, кто вас бил. Пойдемте дальше.

И мы пошли дальше в лес. Шли мы недолго. Через пятнадцать минут я почувствовал запах гари и кислый запах сгоревшего пороха. Мы прошли еще несколько метров, и Михаил сказал:

– Осторожно, не испачкайтесь.

А дальше я помню все очень смутно. Лучи фонарей выхватывали из темноты тела и лица, залитые кровью, и мне показалось, что все вокруг состоит из этих окровавленных тел. Сколько их было? Не знаю. Их было слишком много для меня. Мне никогда не доводилось принимать участие в бою, но эти тела, лежавшие одно на другом, не производили впечатления боя. Это скорее напоминало бойню, расстрел. Лишь один или два убитых держали в руках оружие.

– В упор били, – прокомментировал у меня за спиной Зимний, – вон как все порвало. Эти моих ребят постреляли?

– Кто-то из них, – глухо сказал Петров. – Из них только пятеро знали, на что идут. Остальные искренне думали, что едут в Чечню, защищать ее независимость. Готовы были даже умереть за идею. А должны были умереть тут. Так или иначе.

– Это как? – переспросил Зимний.

– Их использовали. Мы с вами на российской территории, а домик наш – это один из российских засекреченных объектов. После того, как дом был бы уничтожен, добровольцев перестреляли бы возле руин. И во всем бы обвинили УНСО и украинские власти, попустительствовавшие националистам.

Фонарь неожиданно осветил знакомое лицо.

– Я его, кажется, знаю. Вернее, видел. В УНСО, на пресс-конференции.

– Все правильно, его и должны были легко опознать. У них еще и документы должны быть с собой, чтобы опознание прошло наверняка.

– И что же дальше?

– Ничего. Они все исчезнут. И те, кто пришел нас убивать, и те, кого привели на смерть.

– Просто исчезнут? А как же их семьи? Что они узнают о судьбе этих убитых?

– Ничего, – сказал Михаил. – Никто ничего не узнает. Ничего не произошло этой ночью на границе между братскими славянскими народами. Пойдем назад?