Владимир Черкасов - Опер против маньяка

— Все логично, Эдуард Анатольевич. Поэтому я к вам пришел как к патриоту «Современника».

Неумывайкин испытывающе смотрел на него. Потом сморщил свои серо-буро-малиновые щеки и сказал:

— А знаете, капитан, если б вы ко мне не пришли, я, возможно, сам бы наколку в угро или РУОП анонимно кинул по этим делам. Так меня эти вонючки возмутили! Перешерстили театр, да еще и студию Олега Павловича Табакова, нашего старого артиста.

Кострецов, не сбавляя темпа, кинул еще один вопрос:

— Гриню Духа имеете в виду?

— Духа? Не знаю такого. Этот к делам причастен?

— Похоже, занимался угонами.

— Машины? — недоуменно вскинул брови Неумывайкин. — Это не моего класса. Грубо — я не уважаю. Я, капитан, негодую по поводу исчезновения орденов генерала Рузского. Благороднейший человек, театрам помогал, и рвань беспардонная так с его коллекционными вещами поступила!

Эдуард Анатольевич замолчал. Капитан понимал, что сдавать своих такому зубру нелегко, очевидно, никогда не приходилось. Кострецов помог:

— Вы хоть намекните.

Неумывайкин тряхнул седовласой головой, поднял арбузную свою физиономию.

— Стар я, чтобы, как девушка, намекать. Если базарю, то базарю за всю масть, — перешел он от волнения на феню. — Сука эта рваная — Федя Труба! Он, я не сомневаюсь, своих сявок кинул на брюлики актрис, а главное — на ордена. Слыхали о таком фармазоне?

— Нет. Но в оперразработках угро, наверное, фигурирует.

— Должен быть. Срок волок не раз. Специалист по орденам.

Капитан напомнил:

— Класса банды Тарасенко, что в восьмидесятых по Союзу шарила? У того под журналистов работали супруги Калинины.

Эдуард Анатольевич брезгливо скривился.

— Помню это дело. Я ж тогда на зоне был, туда подробнее доходит. Ну кем были эти молодые люди Калинины? Интеллигентные мокрушники. Да и пахан их Тарасенко — гусь лапчатый. Сгорели все, потому как он, бивень, замазанное у себя на коллекции держал. Это вор?! А Федя Труба — профессор, специалист. Сам уж давно на дела почти не ходит, у него учеников целый выводок. Ныне фарт на ордена. Границы открыли, так такие дореволюционные сокровища взад-вперед из России заходили. Тут и именное наградное оружие: золотое, осыпанное драгоценностями… Труба по всему этому товару лекции в МГУ может читать.

— А почему — Труба?

Неумывайкин усмехнулся.

— Как и многие кликухи, эту в насмешку приляпали. Когда повязали Федю впервые, он на киче под следствием по молодой расстроенности все причитал в камере: «Дело — труба». Сейчас он матерый, но конченый человек… Кокаинист. Очень дорогое удовольствие. Теперь Федя больше для его бесперебойности старается.

— Не такой конченый, раз его люди так театры проутюжили.

Неумывайкин презрительно оттопырил губы.

— Все это лебединые песни Феди. Он так дошел, что уж анфаса нет, только профиль остался. Совершенно изможденное, треугольное лицо. А нос спицей у него и так был. Марафет достает и не таких умников.

Уходя из квартиры Неумывайкина, Кострецов подумал, что, судя по описанию, которое дал Феде хозяин, тому больше б подошла лисья кличка. Треугольное, «лисье» лицо говорит о хитрости и расчетливости человека и, бывает сочетается с мнительностью и импульсивностью.

«Впрочем, — усмехнулся Кострецов про себя, очень довольный визитом, — и у лис бывает хвост трубой».

Сыск у опера Кострецова шел полным ходом; не дремали и люди, которых он затягивал в паутину расспросов. Осведомитель Кеша Черч не забыл их разговора во дворе банка, увенчанного легендарными ночевками взломщика Паршина.

Черч, кочующий по подвалам и чердакам, часто зарабатывал себе на выпивку не только информацией для Кострецова. Поставлял Кеша нужные сведения и уголовникам, которые, в отличие от опера, оплачивали ее ценность. Являясь таким образом двойным агентом, Черч изощрился в вылавливании слухов, намеков, наводок. Он болтался среди криминалитета, торговцев, дворников, таксистов и прочего многознающего люда Чистяков. Подстерегал неосторожные слова, замечания, откровения в пивных и самых разных местах, где человека так и подмывает выговориться.

Для уголовной стороны он, например, охотился за информацией о квартирах и машинах новых русских для ограбления или угона. Так же была важна блатным трепотня их «коллег» о разборках, переделе сфер влияния в центровой Москве. Кеша, ходячий банк данных, ориентировался во всем этом, как премудрый пескарь, исплававший окружающие норы до взвихрения ила и донного песка. Поэтому и носители сведений относились к нему с интересом.