Евгений Сухов - Медвежатник

— Проходите, господа! Вас проводить?

— Не надо, — отмахнулся Савелий. — Мне приходилось бывать в вашем заведении, — сообщил он истинную правду, — так что кабинет начальника я как-нибудь найду.

В отличие от других казенных домов, исправительная тюрьма имела более свободный режим. Даже коридоры не были поделены на секции, и жандармы запросто переходили с одного этажа на другой, чтобы поделиться последними тюремными новостями. Время четырнадцать часов пятнадцать минут было выбрано Савелием далеко не случайно. В это время жизнь в исправительной тюрьме замирала на полчаса. Обеденный перерыв — это святое!

Коридоры в это время пустели. Все объяснялось тем, что начальник тюрьмы исчезал каждый день в одно и то же время. Куда он уходил, никто не знал: одни считали, что обедать в ресторан, другие, более практично настроенные, имели основание предполагать, что полковник уединялся с молодой проституткой.

— У тебя есть только пятнадцать минут, — тихо предупредил Савелий. — Если ты не уложишься в это время, боюсь, что тогда мы можем отправиться с тобой в одну из пустующих камер.

Мысли о нескольких сотнях тысяч приятно согревали душу. Филимон улыбнулся — Савелию было невдомек, что даже за меньшие деньги он согласился бы штурмовать Бутырскую.

— Понял. Сделаю все в лучшем виде.

Коридор оставался пустынным. Тускло горели лампы. Отыскать нужную дверь Савелий сумел бы с закрытыми глазами — в исправительной тюрьме у Родионова был куплен надзиратель, он-то и начертил детальную схему заведения.

— Наша дверь четвертая с правой стороны, — предупредил Савелий. — Я пойду дальше по коридору, а ты приступай.

Не оглядываясь, Родионов размеренным шагом профессионального надзирателя затопал по коридору, бренча по ходу движения связкой ключей. Проходя мимо двери с титановой сталью, он протяжно и равнодушно зевнул — наверняка его показное безразличие должно быть слышно даже на третьем этаже.

Позади что-то стукнуло. Филимон достал горелку, догадался Савелий. Раздалось яростное шипение. Родионов повернулся и увидел, как острый лучик пламени ударился в металлическую поверхность и, метнув вверх небольшое облачко сажи, оставил неряшливый шрам.

— Быстрее! — поторопил Савелий. — У нас мало времени.

Филимон не отвечал, продолжая направлять сноп огня под самый замок.

Где-то за поворотом, в дальнем конце коридора, послышались гулкие шаги. Они уверенно приближались. Савелий сунул руку в карман и вцепился в ручку «браунинга».

— Не расслабляйся, — строго предупредил Савелий.

— Там кто-то идет.

— Все в порядке, это мой человек, — произнес Родионов как можно более убедительнее.

Шаги неожиданно затихли, отчетливо послышался грохот отворяемой двери, а потом вновь наступила тишина. Савелий облегченно вздохнул и рукавом вытер испарину, обильно проступившую на лбу.

Пламя уверенно распарывало металлическую пластину. Еще минута, и о цементный пол глухо стукнется замок.

— Готово. — Филимон загасил горелку.

На его лице застыла глуповатая улыбка, он явно волновался. Савелий толкнул дверь и вошел в камеру. Лиза сидела на привинченном табурете и с ужасом в глазах встретила вошедших.

— Ни звука, — жестко предупредил Савелий. Он бросил к ее ногам сумку и приказал: — Переодевайся. Быстро, у нас нет времени. Объясню тебе все позже. Не идти же тебе в арестантской одежде по улице.

В кармане у Родионова лежал «браунинг», а это очень приличный документ для особо подозрительных. Но злоупотреблять такими весомыми доказательствами не стоит, ведь благодаря Богу (а может быть, дьяволу) в исправительной тюрьме еще сильны законы анархии, и оставшиеся десять минут перерыва надзиратели проводили время в карточной игре, которая на Руси испокон века была сильнее государственных обязанностей.

— Позвольте! — вскричал Филимон. — Я ничего не понимаю. Ты обещал мне, что здесь будет полтора миллиона, а тут, кроме бабы, ничего больше нет!

— Успокойся! — как можно сдержаннее произнес Савелий. — Я тебе все объясню, только немного позже.

— Чихать я хотел на твои запоздалые объяснения. Мне нужны мои деньги, здесь и сейчас, — ткнул Филимон пальцем себе под ноги. — Это что же получается, я рисковал ради твоей бабы?! Да на черта мне все это надо!

Савелий достал «браунинг», ткнул им под самое горло Филимону и, сдерживая злобу, которая прорывалась в нем глухим рыком, произнес сквозь зубы:

— Будешь шуметь, пристрелю! Ты меня знаешь давно. Вспомни хотя бы раз, чтобы я нарушил свое слово… Молчишь? То-то и оно. Я отдам тебе твои семьсот тысяч, для меня эта женщина не имеет цены. Если ты не согласен, — раздался звонкий щелчок взведенного курка, — нам придется расстаться… навсегда.