Валерий Рощин - Подвиг разведчика

Угловатый козырек медленно плыл навстречу и вот уж навис над головой, заслонив собою выглянувшее вечернее солнце. Неожиданно музыкант прервал игру — должно быть, отдыхая или согревая пальцы. Эвелина же, сама не зная почему, пожалела о паузе, да подавив печальный вздох, стала посматривать под ноги, в ожидании ступеней. До входа в подземелье оставалось несколько шагов…

И вдруг от той же каменной приступки послышался вступительный аккорд следующего произведения. Голова девушки непроизвольно поднялась, взгляд вспыхнул и обратился влево…

Мелодия плавно набирала силу.

Сердце Эвелины всколыхнулось, зашлось в неистовом ритме. Она уж не понимала, что, прекратив движение, стоит, словно вросла в мраморный пол.

Уклоняясь от спешащих прохожих и пытаясь заставить ее идти дальше, Князев подивился нежданной перемене:

— Что с тобой происходит? Ты кого-то ищешь?..

Но жена не отвечала. Она не слышала ни вопроса, ни колких возмущений тех, кому мешала пробираться к лестнице. Ни разум, ни душа, ни сердце ее не воспринимали сейчас ничего, кроме знакомого мотива. Знакомого до нестерпимой боли…

Это было танго. Завораживающее подобие необычной, чарующей смеси аргентинской экспансивности, французской экстравагантности и русского лиризма. Музыку написал сам Константин за месяц до отъезда в роковую, последнюю командировку и посвятил ей — Эвелине. Ей же впервые и исполнил…

Позабыв об Антоне, девушка бросилась влево и стала протискиваться сквозь толпу. Приближаясь к еще невидимому музыканту, она почти не сомневалась: на инструменте играл Костя — знать это произведение мог кто-то еще, но лишь он исполнял его столь красиво, одухотворенно и выразительно — как и полагалось настоящему автору, вложившему в свое творение душу. Молодая женщина ввинчивалась в человеческую массу, в самую ее гущу, расталкивая напиравшую со всех сторон тесноту руками, локтями и, наконец, проскользнула меж бесчисленных людских ручейков. С широко раскрытыми глазами, с горящим лицом и дрожащими руками она остановилась средь тех, кто был неподвижен и наслаждался виртуозной игрой…

На гранитном цоколе сидел бородатый человек неопределенного возраста, с неровным шрамом на смуглом, загорелом лице и, склонив голову набок, растягивал меха старенького аккордеона. Одет он был в чистенькую, но потрепанную и странную для северного русского города восточную одежду. Рядышком с неестественно вытянутыми ногами аккуратно лежали два деревянных костыля. Темные, легко посеребренные на висках, длинные волосы были схвачены на затылке резинкой; подвижные пальцы живо бегали по многочисленным кнопкам и клавишам певучего инструмента.

Затаив дыхание, Эвелина напряженно всматривалась в его лицо. Она отлично помнила: на левой щеке Константина обитала родинка, и сейчас под густой, но не длинной бородою незнакомца ее можно было б отыскать… если бы щеку мужчины косо не перечеркивал безобразный шрам. Страшный след захватывал тонким верхним концом бровь и широко начинался аккурат на месте родинки.

Муж стоял позади нее и тоже пристально изучал нищего музыканта. Приметив косую отметину, полученную, верно, в какой-то войне, он машинально и стыдливо потрогал и свой овальный шрам. Увы, но происхождение свежей, недавно затянувшейся раны на той же левой щеке Антона, не имело касательства к участию в баталиях…

— Жги, мужик! Жги, молодчина!.. — крикнул кто-то из толпы.

Бородач не услышал громкой похвалы — глаза остались прикрытыми, а слух всецело поглощался исполнением зажигательного танго.

— Бр-раво! — вторил визгливый голос, и меж слушателями и музыкантом явилась рябая испитая женщина в оборванной одежде.

Она картинно кинула монетку в лежавший на картонке каракулевый головной убор и пустилась в пляс, попутно хлопнув аккордеониста по плечу. Не прерывая игры, тот равнодушно посмотрел на «танцовщицу», одарил снисходительной усмешкой, коей, видно, успокаивал слишком рьяных почитателей своего таланта и опять окунулся в пучину мелодичных звуков.

— Пойдем, Эвелина, — раздался шепот Князева, а следом она почувствовала под локтем цепкую ладонь.

Не отрывая взволнованного взгляда от бородатого исполнителя, она высвободила руку и не двинулась с места. Лицо ее вдруг стало бледным, глаза по-прежнему горели, да вряд ли кто-то взялся б твердо заявить: признала она в нищем музыканте любимого человека, мучилась ли одолевавшими сомнениями или, обознавшись, переживала мучительную ошибку…