Лев Пучков - Привычка убивать

— Потому что мы сейчас отдыхать будем, — похабно подмигнул Турды, выходя из комнаты. — Малой — сторожи, мы потом тебя сменим. Диля, пошли, мужики уже заждались…

Вскоре за тонкой перегородкой послышались характерные звуки, предшествующие длительной ночной гулянке: звон бутылок, оживленный гомон и контрастом выделявшийся на фоне мужского бубнения возражающий голос Нины.

— Т-ты виноват, — глядя в потолок, обронил Толхаев. — Все из-за тебя. Гад.

— Я не хотел! — плаксиво пискнул в углу Ефим. — Они меня поймали! Они… Они меня пытали!

— Не надо! — звонко крикнула за перегородкой женщина. — Пустите! — затем послышался звук пощечины и угрожающие ругательства.

— Помогите! — заголосила Нина. — Господи, да что ж вы делаете! Пусти… — крик оборвался — видимо, кто-то зажал женщине рот.

— Да держи ты! Ногу держи! — прорезался на фоне нехорошей возни нервный голос Турды. — Вот так, нормально… Ар-р-р… Ох! Ох, хорошо! Ох, сладкая! Держи, держи — нормально… Ах! Ах! Ах… Ар-р-р…

— Па-а-адла! — вынес вердикт Толхаев, скосив взгляд на Ефима. — Чтоб ты… с-сдох, па-а-адла…

— Я не хотел! — отчаянно пискнул Ефим. — Я…

— Рот закрой! — лениво прикрикнул Малой, с любопытством прислушиваясь к шуму за перегородкой. — Слушать не мешай, тварь…

Пьяное веселье в большой комнате, начавшееся в девятом часу вечера, продолжалось глубоко за полночь. Звенела посуда, гомонили на своем моджахеды, славяне пели блатные песни про тюремную романтику и объяснялись вору в интернациональной любви. Иногда вскрикивала охрипшим от напряжения голосом Нина — ближе к ночи ее беспокоили все реже.

Ефим тихо скулил в углу — терзался. Толхаев отрешенно смотрел в потолок и всех подряд ненавидел. Рассуждал так: подавляющее большинство мужиков — недоразвитые дети, на вид вроде бы во всех отношениях нормальные. Сам идиот — зачем Ефима отправлял? Ефим идиот дважды: врагов привез в усадьбу. А вас где носит, славные вояки — Соловей и Масло? Поохотиться захотелось? Порезвиться малость, ноги размять? Ну-ну… А тут басурмане девчонку вашу на части рвут. Охотнички, мать вашу! Не выдержал: тихо заплакал от бессильной злобы, капая слезой на подушку…

Малого так и не сменили: Слива принес бутылку текилы, палку сервелата, хлеб и сообщил, что вор велел оставаться здесь. Маленький мытарь безропотно пожал плечами, выдул полбутылки, умял полпалки, одолел полбулки и, покосившись на «зачморенного» Ефима, поставил на прикроватную тумбочку Толхаева то, что осталось.

— Кишкуй, братуха. В мире много зла и несправедливости. На все сердца не хватит. А надо о себе подумать…

В ответ с кровати больного плеснуло такой ненавистью, что Малой, хоть и выпил двести пятьдесят грамм кактусовой настойки, непроизвольно отшатнулся — не по себе стало.

— Ну, как знаешь… — обескураженно пробормотал он после некоторой паузы, пристраиваясь дремать на коврике у двери. — Это не я так все устроил — оно так от начала времен…

Часам к трем все упились до нормы, связали Нину, чтобы не удрала, и завалились спать вповалку. А немногим позже случилось происшествие. Ефим, оказывается, не просто терзался в углу. Под утро он перетер каким-то образом капроновую веревку, крадучись выбрался из спальни, переступив через лежавшего у двери Малого, и, оказавшись в большой комнате, зачем-то напал на спящего Дилю, предварительно вооружившись торчавшим в столе кинжалом.

Результат нападения был весьма плачевным. Моджахед успел проснуться до того, как управделами приблизился к нему на расстояние метра — Ефим лишь слегка оцарапал подставленную под удар руку и в течение последующей минуты был профессионально забит насмерть озверевшим со сна Дилей и подоспевшим ему на помощь Аскером.

— Думал — просто жирная свинья, — вынужден был признать Турды, отправляя Сливу и Перо закапывать труп Ефима. — А он умер как солдат. С оружием в руках… Молодец, настоящий мужик. Только зачем? Посидел бы спокойно ночь — жил бы себе дальше…

Утро было безрадостным для всех без исключения живых особей, находившихся в усадьбе, несмотря на обильное солнце и ярко-синее небо, лживо обещавшее жителям Земли уют и благоденствие. Захватчики страдали похмельем, пленники по понятным причинам радоваться не могли, собаки не желали находиться в сарае и требовательно заявляли об этом.

— Иди, воду погрей, помойся, — распорядился Турды, опохмелившись и вновь рассмотрев в истерзанной за ночь Нине привлекательную юную женщину. — Только быстро и без глупостей — пацан твой у нас, если что. Да не смотри ты волком: ничего страшного не случилось, красавица! Жизнь продолжается. Мы уйдем, через неделю ты про все забудешь. Ничего тебе такого не сделали. Подумаешь — помяли немного. Давай, Аскер, развяжи ее…