Елена Крюкова - Железный тюльпан

Он почувствовал аромат парижских духов. «Коко Шанель», он знал эти духи. Так могла душиться только одна баба в мире. Любка Башкирцева. Вот она наклонилась над ним. Обеспокоенно шарит по нему глазами. Трогает закатанный рукав его концертной ало-розовой атласной рубахи.

— Люций, ну что же ты так, а!.. Люций, кто тебя?!.. Тебе не больно?..

— Прежде чем я тебя увидел, Любаша, я тебя унюхал, девочка, — кряхтя, поднимая перед хлопочущими врачами руку для перевязки, выдохнул он. — Ты откуда?.. Из Парижа?..

— С Марса, дорогой. — Она всунула ему в рот мятную таблетку. — Пожуй, легче станет.

— Любка!.. — Он задохнулся, улыбался, запрокинул голову, из глаз его по вискам стекали неправдашние, кукольные слезы. Он уже лежал на носилках. Импресарио рвал на себе волосы. Лысый усатый врач, глядя на наручные часы, держа его за запястье, щупал пульс. — Ты всегда была друг мой… ласточка…

Алла наклонилась над ним. Ее лицо оказалось слишком близко от его лица. Удивление начало вытягивать его глаза, оттягивать вниз челюсть.

— Черт, Любка!.. у тебя раньше глаза, Любка, были зеленые!.. А теперь… черные!.. Что, контактные линзы?.. Надоели тебе твои изумруды?..

Она нашлась очень быстро. Почти мгновенно.

— Я накапала белладонны, дружочек, чтобы взгляд был загадочный. Это зрачки такие широкие. Тебе не больно?..

— Терпимо. — Он поморщился. — Так как там в Париже, а?.. Эйфелева железка все еще стоит?..

— Стоит, стоит, — она усмехнулась. Милиционеры оцепили кулисы, кричали: посторонним очистить помещение!.. Слабо доносился отдаленный гул возбужденного зала, ждавшего продолжения концерта, а получившего кровавый бифштекс сенсации. — Еще как стоит.

Погладила его по побледневшей, потной щеке. Угораздило ее припереться к нему на концерт, а в него возьми и выстрели какой-то подонок. Впервые Алла ощутила, каково это — быть звездой: оказывается, это еще и опасно. Ты идешь по лезвию бритвы. По канату. Ты скользишь над пропастью. Балансируешь. Держишь в руках груз. Канат врезается в голую ступню до крови. А снизу, из задравшей головы толпы, в тебя, прицелившись, стреляют. Красавчик Люций, любимец публики Люций. Черные, масляные кудри до плеч, рубаха «а-ля рюсс», мускулы переливаются и играют под смуглой кожей, загорающей на пляжах Майами и Мальдивов. А может, просто кварцем парнишка облучается в районной поликлинике?.. Она улыбнулась ослепительно и, подмигнув, сказала певцу:

— До свадьбы заживет.

— До свадьбы с тобой?.. И голос у тебя какой-то хриплый, мать. Что, простудилась?.. Иль де Франс погодой не балует?.. — Он стрельнул в нее глазами. — Эй, костоправы, поосторожней!.. кость все-таки пулька зацепила, наверно… ч-черт…

Алла мысленно выругалась. «Контактные линзы Беловолку заказать — немедленно. Как это мы упустили. Любкины зеленые глаза… как же я забыла — в ту ночь… они же, виноградины эти зеленые, мерцали так близко… ну, она же все-таки не кошка была, а баба…»

— Ты… со мной… в больницу?.. — выхрипнул он, благодарно вскинув на нее глаза. Она крепко сжала его здоровую, не раненную руку.

— Я поеду с тобой в больницу. Я поухаживаю за тобой. Я посижу около тебя. Я… — Она наклонилась к нему ниже, очень низко, лицом к лицу. Ее жесткие волосы черным вороновым крылом коснулись его потного лба. — Нам надо поговорить.

— О них?.. — махнул он головой, оскалился. — Об этих гадах, кто… стрелял?!.. Суки… Я догадался, кто это… Я их найду… Ты их знаешь тоже?!..

Она промолчала. Кивнула. Пусть думает. Пусть надеется. Месть — здоровое чувство. Все люди кому-то хотят в жизни отомстить хоть однажды. Она видела, как почтительно, подобострастно на нее смотрят врачи: «Сама Башкирцева!.. Не прогоняйте ее… Она будет сопровождать Люция… Она пообещала нам импортных лекарств!..»

Перед подъездом концертного зала дверцы кареты «Скорой помощи» и черного форда Башкирцевой хлопнули одновременно.

Она курил сигареты нервно, одну за другой; за окнами шел мокрый густой снег; Люция положили в Первой градской в бокс, и он велел открыть окна, и рявкнул: «Хочу курить и буду курить, рана пустяковая, что вы так все со мной возитесь, я через неделю буду петь в Филадельфии!.. и моя подруга пусть курит!.. провалитесь все!..» — и он курил, и Алла курила, и ссыпала пепел куда угодно, неряшливо, не глядя, на больничную тумбочку, в шкурку очищенного апельсина, уже не думая ни о чем, напряженно смотря певцу в лицо, впившись в него, как клещ, выпытывая, узнавая, докапываясь до истины. По ее вискам тек пот. Она стряхивала его ладонями. Ей было жарко и страшно. Она шла до конца. Шла ва-банк. Другого такого случая может не подвернуться. Он может узнать, кто она. Все раскроется, и он будет глумиться над ней. Пока она для него Люба — она должна выжать из него все соки.