Фридрих Незнанский - Дорогие девушки

Виктор добродушно улыбнулся:

— Просто. Как себе расстегиваешь.

— Зачем?

— Кажется, у меня там клещ. А сам я все равно ничего не увижу. Ты ведь не хочешь, чтобы клещ пил мою кровь?

Он покачал головой:

— Нет.

— Тогда действуй.

Он протянул руку и, стараясь не смотреть, расстегнул Виктору молнию на ширинке и тут же отдернул руку.

— Молодец, — похвалил Виктор. — Теперь давай дальше.

— Что дальше? — понизив голос от ужаса, спросил он.

— Дальше смотри! Клещ ведь не ползает по трусам, он впивается в кожу. Давай, посмотри, не бойся.

— Но я не…

— Ты поклялся жизнью матери, помнишь? А такую клятву нельзя нарушать. Давай, не робей.

И он сделал это — глядя в сторону, предоставив всю работу одним только пальцам.

— Вот, молодец, — хрипло проговорил Виктор. — А теперь посмотри, нет ли на нем клеща. Я сказал: смотри на него. Да не бойся, он тебя не съест!

Он медленно повернул голову и посмотрел.

— Ну как? — спросил Виктор. — Не видишь клеща?

Он сглотнул слюну и, едва сдерживая отвращение, ответил:

— Нет.

— Посмотри поближе. Ну, давай, мы же друзья! Ты обещал мне помочь, помнишь?

— Я не могу.

— Но ты поклялся жизнью матери. Если ты не выполнишь клятву, она умрет. Ну, давай же. Я твой друг, помнишь?… Вот, молодец. Еще ближе… Еще… Держи его в руке, чтобы лучше было видно… Вот так…

Вдруг Виктор повернулся к двери и негромко свистнул. Дверь распахнулась и в сарай ввалилась ватага ребят. В руках у одного из них был фотоаппарат и, прежде чем он успел отвести лицо от ширинки Виктора, фотоаппарат успел щелкнуть, осветив гнилые, затхлые внутренности сарая яркой молнией.

Пацаны захохотали. Вместе с ними засмеялся и Виктор.

— Ну как? — кричал он, заливаясь смехом. — Нашел клеща?

— И у меня поищи! — крикнул кто-то.

— И у меня!

— И мне посмотри!

Темные тени надвигались на него, гогоча и расстегивая ширинки. А он сидел, оцепенев от ужаса, и смотрел на них широко раскрытыми глазами. В этот миг мир перестал для него существовать, и он понял, что больше в его жизни не будет ничего хорошего. Один только ужас. Черные, хохочущие тени, надвигающиеся со всех сторон и заслоняющие свет.

Беспорядок. Главное, не наделать беспорядка. Все должно быть аккуратно. Для начала постелем везде целлофан. Вот так.

Как славно целлофан шуршит в руках. Это просто музыка какая-то. И на душе от этой музыки так спокойно и хорошо. Как будто это море шумит за окном, бросая на берег клочья влажной, пахнущей водорослями пены.

С целлофаном он управился умело и быстро. На кухонном полу не осталось ни одного места, не покрытого прозрачной шуршащей пленкой. И ни единой складки не было на этом шуршащем покрытии.

— Главное, чтобы не было беспорядка, — тихо сказал он сам себе. Окинул пол внимательным взглядом и кивнул: — Порядок.

Еще полчаса ушло на то, чтобы покрыть пленкой стол и шкафы. Он делал это неторопливо и старательно, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться проделанной работой. Шурша полиэтиленом, он тихо напевал себе под нос свое любимое:

Наконец работа была закончена. Тогда он прошел в спальню. Как всегда, постоял немного в дверях, прислушиваясь. Потом тихо окликнул:

— Эй!

Ответа он не дожидался, заговорил сам:

— Ну как ты там? Все в порядке?

Из клетки не доносилось ни звука. Тогда он спросил и голос его отечески дрогнул:

— Тебе ничего не хочется? Может быть, чего-нибудь особенного? Может, хочешь в туалет?

На этот раз из клетки послышались шорохи, словно какой-то зверек копошился в груде тряпья. Он прислушался к этому звуку и тихо засмеялся.

— Копошись, копошись, — проговорил он, щуря глаза от удовольствия. — Я люблю, когда копошатся. А то сидишь сутки, и ни звука от тебя, ни шороха. Ну кому это может понравиться? — Он помолчал и добавил, усмехаясь: — Уж точно не мне. Вот погоди, достану тебя из клетки, помою, причешу. Будешь просто загляденье. Знаешь песенку?

Он снова засмеялся.

— А потом, — продолжил он, — ты будешь моей моделью. Это большая честь, ты знаешь? Немногие удостаивались такой чести. Так что, можешь собой гордиться. Да-да, я не шучу! Ты должна быть очень горда.

Он еще немного послушал, потом вышел из спальни. Он был абсолютно счастлив. Все-таки самое лучшее в его работе — предвкушение. Приготовление! Ожидание праздника! Как в детстве…