Фридрих Незнанский - Одержимость

Они летели прямо в задницу выраставшего из тумана автомобиля. Уже прорисовалась сверкающая поверхность заднего бампера. Рубинов пожирал его глазами, бормоча что-то себе под нос.

Гордеев в последний момент рванул руль на себя, видя, как проминается от удара багажник черного „опеля“, как взлетает левый бок джипа, взбираясь колесом на этот смятый багажник, как вырываются откуда-то из-под днища искры от соприкосновения металла с металлом, как их начинает заваливать налево, а колеса бешено вращаются в пустоте.

Они пролетели метров двадцать, дважды перевернулись в полете и врезались в мягкие податливые стволы нестарых еще елей. Ввинтились в них, как кабан, продирающийся сквозь подлесок. Обломанные ветки застучали по крыше, скрипнули примятые, придавленные деревья. Джип замер с задранным к небу носом, упершись в землю задними колесами и бампером.

В глазах Гордеева мелькали тысячи огненных мячиков, но зрение медленно возвращалось. Его разобрал истерический хохот. Он смеялся и икал, глядя на окровавленную морду Рубинова.

— Мы живы, Матвей! Мы живы, да?

Керубино был, слава богу, не только жив, но кажется, даже особо не пострадал, если не считать ссадин на руках и на лбу.

— Ты счастливчик, Рубинов! Твою мать! И придурок!..

Гордееву хотелось немедленно выбраться из кабины, он вывалился в подмерзшую грязь, обежал вокруг, с трудом отодрал заклиненную водительскую дверцу, потащил Рубинова на себя:

— Вылезай, не дай бог, рванет.

Рубинов отмахнулся и, завалившись головой на руль, заревел в полный голос:

— Почему?! Ну почему ты так со мной?! Я тебя ненавижу! Я думал, ты не как все! Я думал, ты со мной. Я думал, ты настоящий! А ты такой же жирный, трусливый, как остальные! Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Он вопил сквозь слезы, повторяя одно и то же. Гордеев услышал нарастающий вой сирены и заметил приближающиеся мигалки. Через минуту к ним уже неслись два гаишника с пистолетами и в унисон орали:

— Стоять! Не двигаться!!!

При попытке вытащить Рубинова из машины он забился в натуральном эпилептическом припадке, глаза закатились, на губах выступила пена. Испугавшись, гаишники оставили его в покое, бросились к Гордееву:

— Пьяные, уроды? — понюхали — не пьяные, сконфуженно спрятали пистолеты, даже козырнули по очереди. — Проблемы с машиной? Тормоза, да?

— Тормоза, — кивнул Гордеев.

Взвизгнула тормозами „скорая“, захлопали дверцы.

— Увезите меня отсюда! — завизжал Керубино. — Увезите!

— Че это с ним? — шепотом спросил гаишник. — Вроде ж не пьяный совсем?

— Больной он, — сказал Гордеев. — Очень.

Он ехал домой с жестким намерением отоспаться. Выпить полпачки аспирина, потом какого-нибудь снотворного и продрыхнуть часов десять. Чем закончился „эксперимент“ для Керубино, он так и не узнал. А Гордееву наскоро наложили швы на лбу и на ноге и оставили ждать в приемном покое более тщательного обследования. Оного так и не случилось, примчался какой-то совсем юный доктор, возможно, даже студент, поинтересовался, не болит ли голова, посветил фонариком в глаза и порекомендовал не ходить сегодня на работу — все. Притом что голова не просто болела — раскалывалась, а перед глазами и без фонарика плавали желтенькие пятнышки, ему даже таблетку не предложили. И в результате выбрался Гордеев из больницы только под утро. Такси уже выехало на Волоколамское шоссе, когда в кармане куртки заверещал сотовый. Как он только не разбился, пока кувыркались?

Гордеев не хотел отвечать. Кто еще, кроме Рубинова, может звонить ему в шесть утра? Никто. А разговаривать с Керубино совсем не хотелось. Поговорил уже. Хватит. Но сотовый, заткнувшись на пятом звонке, выдержал короткую паузу и завелся снова.

— У вас телефон звонит, — подсказал таксист, как будто Гордеев сам этого не слышал.

Он секунду колебался: отключить сотовый совсем или все-таки послать Рубинова? А зачем, собственно, откладывать? Послать! Раз и навсегда.

— Я вас разбудил? — голос вроде знакомый. Гордеев сперва не понял, кто это, но голос спешно представился: — Норинский Станислав. Нужно поговорить.

— В шесть утра?

— Очень нужно. Куда мне подъехать?

— Я сам, и не раньше, чем через два часа. Дотерпите?

— Постараюсь. С меня кофе и все остальное, что пожелаете. Записывайте адрес: Бауманская…

Напившись аспирина, Гордеев минут сорок отмокал в ванне, потом минут пять изучал в зеркале физиономию. Бриться было форменным безумием — все лицо оказалось исцарапано, покрыто ссадинами и синяками. Все же, соскоблив кое-как щетину с „живых“ мест, он осмотрел свой костюм и вынужден был признать, что придется купить новый. Облачился в джинсы и свитер. Решил буквально на минуточку прилечь, полежать с закрытыми глазами, снова разболелась голова, и проснулся от телефонного звонка.