Фридрих Незнанский - По агентурным данным

— Патриоты, которые ненавидят сталинский режим!

— Ты из Сопротивления?

— Можно назвать и так.

То, что она сказала, было взрывом бомбы. Его любимая, женщина, о которой он грезил и которую обрел в этом таинственном, волшебном городе, — эта женщина была по другую сторону баррикады. И что он должен был делать? Тащить ее в НКВД? После того как она вытащила его из тюрьмы, действительно рискуя жизнью. Он не мог.

Но разработанный Хижняком план летел к черту. Хотя. Их главная цель выйти на верхушку бандформирования. Может, судьба сама сдает козыри в его руки?

— Что ты молчишь? Что ты так долго молчишь?

Ее лицо осунулось; глаза, светло-карие, ореховые глаза, горели сейчас черными углями.

— Почему молчу? Видишь ли, я ведь тоже не тот, за кого себя выдаю.

Она побледнела, схватила его за рукав

— Кто же ты?

— Я немец. Мое настоящее имя Мартин Фегель… Но это мое имя неизвестно почти никому. И я. То есть мы — я и мои товарищи, мы тоже из подполья. Группа Казимира, слышала про такую?

— Да, они действовали в Черновцах, в Виннице. Господи, какое счастье! — Она упала ему на грудь, рассмеялась сквозь слезы. — Мне почудилось, ты скажешь, что

ты из НКВД.

— Ну, для агента НКВД было бы большой удачей встретиться с тем человеком в Дубровицах, — отводя глаза, ответил Максим.

— Нет, милый. Это было бы для него неудачей. Тот человек, он чекистов всех мастей за версту чует, как волк псину. Так что мы делаем?

— Мы? Идем в Дубровицы! Двадцать верст, говоришь? К утру дойдем!

— Только. Передохнем немного, ладно? Я за тебя так переволновалась, — она обвила его шею руками, прижалась тонким станом, зашептала:

— Любимый мой, единственный.

Максим застонал от нежности и желания. Они опустились в высокую траву, и она укрыла их теплым пушистым одеялом.

Хижняк сидел в комнате для допросов. Она была отмыта уже от крови, но дух смерти, непонятной, непостижимой смерти, — все еще витал в воздухе. Заречный встал, открыл окно. Сквозь металлическую решетку повеяло утренней прохладой.

— Я ничего не понимаю! — повернулся он к Хижняку.

— Аналогично, — буркнул Егор.

— Еще раз по минутам расскажи, что было в камере?

— Да ничего особенного. Я вернулся после нашего разговора, Орлов дал мне понять, что Паленый передал на волю записку. И буквально минут десять спустя за Максимом пришел конвоир. Он-то что показывает?

— Да тоже ничего вразумительного. Кроме того, что покойный Серегин велел снять с Максима наручники. Другое дело, что люк из подвала котельной был открыт, не заперт, что противоречит правилам. Ключи эти хранятся на общем щитке, у дежурного. В принципе, Серегин мог сделать копию. Следов борьбы, побоев — ничего этого нет. Получается, Серегин сам выпустил Орлова на волю?

— Зачем?

— Вот и я хотел бы знать — зачем? — сверкнул глазами Заречный.

Хижняк этого взгляда не заметил, он думал о своем, уставившись в столешницу.

— Положим, Серегин был связан с бандой, но Паленый знает, что главный в нашей паре с Максимом — я. Так что логичнее было бы выкрасть меня.

— Вот именно! — проронил Заречный.

— Но зачем твой Серегин пулю-то в лоб пустил? По идее, должен был сбежать вместе с Орловым.

— А если это не самоубийство?

— То есть?

— Ну, владеет же Орлов приемами обездвижить, обезвредить человека… В принципе, мог отключить его. А если Серегин не был связан с бандой? И не знал, с кем имеет дело? Официально Орлов обычный ворюга, бандюган.

— Ты что хочешь сказать, Алексей Андреевич? — начал свирепеть Хижняк.

— А то. Ты в Орлове уверен?

— В Максиме? Да как в самом себе!

— Ты о нем все знаешь?

Хижняк вдруг замолчал, опустил глаза. Этот же вопрос задавали ему еще в Москве, перед поездкой сюда, во Львов. И оказалось, что не все знал он, Егор Хижняк, о своем товарище и подчиненном. Эта самоволка в Берлин. Ну и что? А сколько раз проверялась их дружба кровью, риском. Да и вообще, что знает о Чижике, этот Заречный?

— Вы вот что, товарищ подполковник, вы мне объясните, как Орлов мог самостоятельно отсюда выбраться? — от злости Егор перешел на официальный тон. — У него на руках плана здешних райских кущ не было! Он что, застрелил Серегина, вложил ему «тэтэшник» в руку, потом эдак слегонца нашел дорожку к люку вашему, почему-то незапертому, и вышел на волю? И все это в течение десяти-пятнадцати минут? И никто его не остановил, на пути не встретился? А патруль? Сами-то слышите, что говорите? Может, его, Максима, бандюганы сейчас каленым железом пытают, а мы тут лясы точим. И вообще, кто дал вам право не доверять группе, присланной из Москвы?