Борис Седов - Месть вора

– Миша, милый. Дышим ровно и глубоко… Ровно и глубоко… Вдох – выдох… Вдох – выдох… Вот так. И считаем теперь про себя.

«Про себя? А что я могу сказать про себя? Да только то, что я Денис Аркадьевич Сельцов, идиот, которого пацаны все-таки вычислили. А еще я умею считать. До ста. Вот сейчас, дай Бог памяти… -…пятьдесят восемь… пятьдесят девять… шестьдесят… – А Сельцова, когда изловили, не стали мочить. Зачем переводить такой материал? Такой материал ударно работает на подпольных колымских золотых приисках. -…шестьдесят семь… шестьдесят восемь… – А если еще и врач. Да хирург! Ему там будет легче. Он, возможно, сумеет прожить даже больше двух лет. -…семьдесят два… семьдесят три… – И от него пользы гораздо больше, именно как от врача, а не простого рабочего. Его продали, наверное, задорого. -…семьдесят восемь…»

– Сто десять на шестьдесят пять.

– Спи, Мишенька. Спи.

«…Восемьдесят один… – А от меня с его рожей и с его ксивами, которые воровские перекупили у пацанов, гораздо больше пользы получится здесь. -…восемьдесят четыре… восемьдесят пять… – Вернее, в Питере, куда я приеду уже очень скоро. -…восемьдесят девять… девяносто…»

– Давление в норме.

– Да он здоровый, как бык.

«…девяносто два… девяносто три… – И вот приеду я в Питер. И устрою там хипеж. Такой! -…девяносто пять… – Взвоют и Ангелина и Леонид! -…девяносто шесть…»

– Все, спит. Приступаем.

– Да, спит.

«Хрен вам! Не сплю! Я еще не дошел до ста. У меня пока еще -…девяносто восемь… – Взвоют и Житинский и Муха! -…девяносто девять… – И конечно же, неуязвимый Хопин. Уж до него-то я доберусь!

Отвечаю, братва!!! Вот теперь:…СТО!»

Осень в Поморской тайге нынче выдалась распогожая – теплая и ведреная. Было два дня, когда нагнал сиверко с самого края земли – с таболги [36]да Студеного океяна – снега и стужи, но Господь миловал, внял молитвам и развернул назад непогодь, благоволил добрать до конца урожай. А отошла страда, оголились огороды и пожми, и наконец выдалось праздное время, которое Данила с Олегом, отцом Настасьи, использовали вовсе не праздно – в Покров [37]оседлали двух жеребцов, прихватили с собой гвоздей и несколько досок и отправились проведать да обустроить могилку. А заодно, конечно же, навестить ближайший – всего в сорока верстах от могилы – сикт.

Весь путь с Божьей помощью проделали в полутора ден, заночевав в парме у костерка. И не успело солнышко еще склониться на запад, как оборотился ехавший впереди на своем вороном жеребце Данила к Олегу и сообщил:

– Подъезжаем, слава Те, Хосподи. Эвона там, за распадком ельник версты на две. А сразу за ним то место.

Олег радостно перекрестился и подогнал пятками своего жеребца.

По узкой звериной тропе они миновали густой еловый сузем и выехали на берег обширного болота, богато поросшего зарослями побуревшей, утратившей за последний месяц свой летний темно-синий окрас осоки-резуньи. Ни ветерка, ни единого шевеления воздуха не было в этот погожий день, и замерла осока серыми гранитными монолитами, будто заброшенными в эти глухие медвежьи места по прихоти сатаны. Мрачно и неприветливо смотрелось болото, словно отталкивало от себя нежеланных гостей.

Данила с Олегом проехали по берегу, перемесили жеребцы их прибрежную грязь. И вот наконец вновь оборотился Данила.

– Вот по этой тропе они и ехали. Здесь все и случилось. Сейчас и могилу увидим.

…И он увидел могилу. И он даже привстал в стременах. И перекрестился.

– Слава Те, Хосподи.

– О Боже, – пробормотал следом за ним Олег.

На невысоком могильном холмике сидела Настасья. Испуганно глядела на приближающихся всадников, потом узнала, расплылась в широкой улыбке. Поспешила вскочить на ноги, положила поклон.

– Здравствуйте, батюшко. Здравствуй, Данила.

– И тебе здравствовать, доченька. Славно. – Олег спешился, подошел к Насте, крепко прижил к себе. – Гляжу, поправилась уж совсем.

– Поправилась, батюшко. Спасибо Игнату. Вот завтресь домой собирались. А тут и вы. Так вместях и поедем. Удачно.

– Удачно, доченька. Благоволит Господь тебе, милая. Благоволил Господь, должно быть, Настасье, отпустил ей грехи, потому как на Фому, осунувшаяся после тяжкого недуга, но счастливая и улыбающаяся, въехала она в провор, сама крепко держась в седле. А уже ввечеру навестила ее старица Максимила, внимательно осмотрела затянувшиеся ранки на животе и спине, надавила холодными жесткими пальцами на несколько мест, спросила, не больно ль, и осталась довольна.