Борис Седов - Возвращение в «Кресты»

– О! Правильно, – одобрил прапор. – Фамилия?

– Сельцов! – ответил я.

– Не по-онял, – с гнусавой интонацией сказал прапор и обернулся назад. Омоновец, что сажал меня в машину, тут же появился рядом с ним и спросил, тихо и зло:

– Ты че, балбес? Ты тут, типа, шутки шутишь? Я щас тоже пошучу, хочешь? – И, повернувшись к коллеге-прапору, успокаивающим тоном: – Да Разин это, Разин. Кому еще быть-то?! На следственный эксперимент везем.

– Так ты Разин или кто? – снова спросил прапор.

Я взглянул на омоновца, который только что предлагал пошутить, и предпочел согласиться с тем, что я Разин.

– Ну вот, видишь, – сказал омоновец и снова исчез за переборкой, открывая прапору дорогу на выход, – Разин это, Разин. Давай добро, таможня!

«Таможня» еще раз подозрительно оглядел меня с ног до головы, фыркнул – и вышел вон. Хлопнули двери, одни, вторые, снова что-то пробухтели голоса снаружи, раздался громкий смех, и, наконец, я услышал, как открываются внешние ворота, отъезжая в стороны по стальным направляющим. Машина медленно перевалила через них, заревел маломощный газовский движок, и воронок вырвался за территорию «Крестов». Я вздохнул с облегчением.

Следственный эксперимент! Любопытно, что еще задумал Муха? Что изначально заварил всю эту кашу и, в конце концов, снимет пенку совсем не он, а кто-то другой, было и ежику понятно. Но мне было проще персонализировать неизвестную вражью силу в лице и этого без того неприятного следователя. Тем более что именно Муха представлял ее интересы. По крайней мере, в части следствия. А Бахва, интересно, – в какой части представляет эти вражьи интересы? В криминальной? Я усмехнулся. И почему он вообще ввязался во все это дерьмо? И кто его на это подписал? А главное – как?

Но что толку гадать – информации для размышлений у меня фактически – ноль! Вражья сила в этом вопросе постаралась на славу – я оказался в абсолютном информационном вакууме. Как в пузыре! И прорвать этот пузырь пока что не было никакой возможности.

Поэтому, оставив все вопросы на потом, я решил вспомнить молодость. Не в смысле ностальгии по ушедшим годам, этим я пока не страдал, пресловутый кризис среднего возраста меня еще не коснулся. Я просто постарался остановить все мысли, достичь внутреннего безмолвия, как это называлось… уже и не помню точно, в какой из духовных практик. Среди студентов интерес к ним был модным, и кое-что осталось, безусловно, в памяти, повлияв на мое мировоззрение. К тому же они мне кое-что дали в житейском плане. Например: умение успокаиваться и концентрироваться. Умение по-особому дышать, разминаться и растягиваться – ну, это точно из йоги. И остановка внутреннего диалога оттуда же. Или нет?

«Ладно, хватит болтать!» – сам себе приказал я и попытался сосредоточиться на звуках, доносившихся снаружи. Больше концентрировать внимание было не на чем – не на этой же собачьей конуре, в которой меня везут. Но ничего не получилось. В голову лезли разные мысли и услышанные недавно фразы…

«На следственный эксперимент везем». Куда, интересно? Хотя что за глупый вопрос! Если меня действительно везут на следственный эксперимент по делу Смирницкой, то значит – в Лисий Нос. На мою же собственную дачу и на дачу давным-давно убиенной соседки, находящуюся на соседнем участке, за полуразрушенным забором и длинной неглубокой канавой, заросшей хвощем и дикими ирисами. Я зримо представил себе темную зелень их саблевидных листьев и синие огоньки разбросанных то там, то здесь цветов. Ирисы цвели все лето, и, если смотреть из окна нашей спальни на втором этаже, канава выглядела скорее как клумба. Наверно, когда-то это была дренажная траншея, но сырой заболоченный грунт почти совсем ее съел. Весной участки заливало талой водой, которая не сходила иной раз до середины мая. Правда, оба дома, и мой, и соседский, стояли повыше, и их никогда не заливало. Дом Эллы Смирницкой вообще был построен на небольшом пригорке, поросшем веселой сочной травой. Чтобы участок совсем уж не одичал, Элла время от времени нанимала какого-то местного синяка выкашивать сорняки.

Неужели Карабас-Барабас решил настолько расширить сцену? Или за этим стоит что-то другое? Но что? Пристрелить меня при попытке к бегству? Зачем было весь этот огород городить? Собственно, я это уже обдумывал, даже и не раз, и вывод был прост и очевиден: хотели бы замочить, давно бы замочили и фамилию б не спросили! Кстати, о фамилии. Какого рожна они мне Разина этого навязывают с таким параноидальным упорством? Он мне, конечно, роднее всех родных, Разин этот. Но как-то все слишком мудрено, неправильно как-то: свинтить человека за старое преступление, которое и не преступление даже, а вообще подстава голимая, подстроенная от начала до конца, да еще и восемь лет тому назад! – и шить ему это дело, создавая видимость, что восьми лет не было вовсе. Тем более, что за эти восемь… Ух, и считать не хочется, самому страшно, сколько на мне всего за эти годы по все стороны всех мировых океанов! Три года расстрела и сто пожизненных заключений можно по совокупности присудить. Так нет же, далась им эта Элла Смирницкая. Хотя, конечно, не она, а я в этой игре и цель и главная разменная фигура.