Владимир Колычев - Лагерный пахан

Наконец до новичка дошло, что прыгать ему предстоит с третьего яруса нар.

– А-а, вниз головой? – в панике спросил он.

– Зачем вниз головой. Мы же не звери какие-то… Нитку к яйцам привяжешь, с ней и сиганешь…

Цыпленок невольно сжал ноги.

– Куда привязать?

– Да все туда же, – хмыкнул Фарсер.

– А-а, если…

– Если не спрыгнешь, с Прасковьей Федоровной жить будешь…

– А-а, кто такая Прасковья Федоровна?

– А телка такая! – хватаясь за живот, через силу выжал из себя шут. – Вонючая, ля, и очень любит, когда ей в душу гадят. А еще больше любит, когда ей очко чистят… Будешь жить с ней и чистить…

Фарсер подвел Цыпленка к сортиру:

– Знакомься, это и есть Прасковья Федоровна… Здесь и расстелишь свой матрац… Или лучше со шконки прыгнуть?

– Лучше со шконки, – затрясся от страха новичок.

А ведь бояться было нечего. Трофим знал эту мульку для пряников. Предложи ему такой вариант при прописке, он бы долго не думал – привязался бы к нитке и спрыгнул. Нитка же тонкая, она оборвется. А Цыпленок думает, что она скопцом его сделает…

Цыпленок с горем пополам спрыгнул со шконки. Ощупал свои причиндалы – вроде все на месте… Но рано еще было радоваться. Фарсер вошел в раж и, судя по всему, останавливаться не собирался.

– А теперь со стола спрыгнешь, – сказал он.

– С ниткой?

– На этот раз вниз головой!

Цыпленку завязали глаза, постелили газетку на стол. Он прыгнул вниз головой, как было условлено. По идее, парнишку должны были поймать или принять на развернутое одеяло. Но никто даже не попытался подстраховать его. И бедолага в кровь расшиб руки и сильно стукнулся головой. А ведь мог и шею сломать…

Затем Цыпленок лаял на солнце, чтобы оно поскорее скрылось за тучами. После отвечал на каверзные вопросы типа: «Что есть будешь, мыло со стола или хлеб с параши»… Он ел мыло, хотя не должен был есть ни того ни другого…

Напоследок Фарсер потребовал, чтобы Цыпленок послал на три буквы вертухая. Это был явный перебор с его стороны. Но измочаленный новичок пошел на это. Постучал в дверь, и когда откинулась «кормушка», выдал в эфир незамысловатую фразу. «Да пошел ты!..» И хорошо, что надзиратель понял, зачем Цыпленок это сделал. А ведь мог и наряд с дубинками вызвать…

И все же перебор со стороны Фарсера не оказался безнаказанным. На следующий день вернувшиеся с прогулки заключенные обнаружили бардак в камере. Белье сорвано со шконок вместе с матрацами, вещи валяются на полу, там же и продукты.

И раньше вертухаи устраивали шмон в камере, но беспредел они не учиняли. А сегодня они оторвались по полной. И ясно, почему.

Трофим представил, что ему придется спать на побывавшем на полу матраце, и взорвался.

– Ты, клоун! – наехал он на Фарсера. – Еще раз попкаря на хрен пошли!

– Оп-ля! Кто-то тут что-то вякнул! – вскинулся шут.

Он чувствовал за спиной поддержку смотрящего, а потому никого здесь не боялся. Тем более что Трофим не пользовался расположением Рубача.

– Кто-то чем-то недоволен? – Фарсер вплотную подошел к Трофиму.

Глумливо скривил физиономию – как будто не с пацаном дело имел, а с глупым Цыпленком… Точно, ничего не боится. А ведь знает, что Трофим и убить может.

– Тобой, шут гороховый, недоволен! Ты чо беспредел творишь, в натуре?

– Я не понял, а ты чо, за мента подписался?.. Слышь, братва, тут перец какой-то за мусора подписался!

– Кто там такой? – подал голос Рубач.

Хотя и без того знал, кто наехал на его шута.

– Да вот, скобарь тут залупается!

Трофима аж передернуло от злобы. Жалкий клоун обозвал его скобарем, жадным человеком. Заточка сама вывалилась из рукава, остро заточенное жало ткнулось под подбородок Фарсеру, словно нанизывая его на крючок.

– Как ты меня назвал?

Трофим поднимал руку, заставляя клоуна привстать на носки.

– Отпусти его! – потребовал Рубач.

Его «торпеды» медленно и угрожающе надвигались на Трофима. На их лицах не отражалось особого желания связываться с ним, но, если смотрящий скажет «фас», они сорвутся с цепи.

– Пусть слова свои обратно заберет! – не сдавался Трофим.

– А зачем их забирать? – скривился Рубач. – Ты и есть скобарь… Бабло где?

– Нет у меня ничего!

Трофим даже не просил у матери денег. И жадность здесь ни при чем. Он уже сказал свое слово, что нет у него ничего. И если он убедит Рубача в обратном, тот первый же и назовет его пустозвоном, со всем отсюда вытекающим. Да еще и за лоха держать будет… К тому же двадцать косарей слишком большая сумма, чтобы выбрасывать ее на ветер…