Владимир Колычев - Лагерный пахан

Рубач долго и пристально смотрел Трофиму в глаза. Что-то увидел в них, потому отрицательно мотнул головой.

– Двадцать косарей с тебя… Срок – две недели. Матушке своей отпиши, пусть ищет…

– Это беспредел! – разозлился Трофим.

– Не понял, ты кому беспредел предъявляешь? – хищно сощурился Рубач. – Жихе?

– При чем здесь Жиха? Я не с ним, я с тобой говорю.

– Значит, мне предъявляешь?

Трофим досадливо поджал губы. Он прекрасно понимал, что против Рубача ему не потянуть. За этим жуком сила, а за ним, увы, ничего.

– Я сказал, что думаю, – растерянно выдавил он.

– А за свои слова отвечать надо, ты не знал?.. Значит, я беспредельщик?

– Я этого не говорил.

– А чо ты заюлил, пацан? Ссышь, когда страшно? – глумливо осклабился Рубач. – Я ведь и спросить могу… И спрошу… Короче, срок у тебя неделя. Не отдашь бабло, спрошу за все твои гнилые базары…

– Ты же говорил, что у меня две недели, – горько усмехнулся Трофим.

– Ничего, за неделю подсуетишься… А то смотри, как бы потом под клиентом не засуетиться… Все, свободен… Лекарь! Сгони Потного со шконаря…

Потный представлял собой тщедушного зачуханного мужичка, бедолагу, обиженного жизнью и презираемого сокамерниками. И шконку он занимал ту самую, на которой спал Бутон до того, как его опустили. Рубач нарочно загонял сюда Трофима, чтобы он осознал зыбкость своего существования. Отдашь деньги – будешь жить как человек, нет – опустят…

Трофим лег на шконку, закусил губу, чтобы сдержать наползающие на глаза слезы. До боли обидно. И что за жизнь у него на киче. Вроде бы правильный пацан, вроде бы должен жить здесь по-людски. Но сначала Бутон подляну ему подсунул, теперь вот Рубач беспредельничает. То одна палка в колеса, то другая…

Белобрысый худощавый паренек в паническом ужасе пучил глаза, глядя на Фарсера. Этот злобный клоун обожал принимать новичков, хотя этим должен был заниматься лично смотрящий. Он ничего из себя не представлял, но пальцы веером гнул с таким понтом, будто всю свою жизнь от самого рождения провел на нарах.

– Как зовут, говоришь?

– П-павел, – робко назвался паренек.

Он стоял спиной к дверям, со скаткой под мышкой. Бледное лицо, побелевшие от страха губы. Казалось, он вот-вот выронит матрац из рук.

– А кликуха?

– Я… У меня… Нет у меня кликухи…

– Значит, будет… На цыпленка ты похож… Цыпленком будешь…

И опять Фарсер был не прав. Кличку новичку должен был дать смотрящий или сама тюрьма. Первоход мог выкрикнуть в окно «Тюрьма, дай имя!», но такой вариант – верх безумия. Кличку наобум могли дать такую, что ввек потом не отмоешься… Но судя по всему, Фарсер по своей гнусности перещеголял всю тюрьму. Цыпленок – это же почти что петух…

Хотел бы Трофим сказать этому клоуну пару горяченьких, но он молчал. Он же не какой-нибудь там Робин Гуд, чтобы заступаться за слабого. Его дело – сторона. Да в тюрьме по-другому и нельзя…

– Цыпленок жареный, Цыпленок пареный! – продолжал куражиться шут. – Его поймали, арестовали…

Резко подался к новичку, едва не боднув его лбом в переносицу.

– Ну и где твой паспорт, Цыпленок?

Мало того, Трофим сам с интересом наблюдал за этой сценой. Скучно в камере, хоть какое-то развлечение…

– А-а, нет ничего… – подавленно пробормотал Цыпленок.

– Как же так, без ксивы на хату зарулил? Ты что, нас не уважаешь?

– У-уважаю…

– Громче!

– Уважаю!

– А ноги чего не вытер, когда вошел? Я не понял, ты думаешь, что в гадюшник попал, да?

– Н-нет, не думаю.

– Тогда почему без паспорта?

– А-а, там у меня отобрали!

– Надо было обратно потребовать, когда сюда шел.

– Я… Я не подумал…

– Не подумал он, – для вида смягчился Фарсер. – А штамп о прописке куда ставить будем, а? На лоб, что ли?

– К-какой штамп?

– О прописке, балда!.. Сразу видно, что ты пряник!.. Тюрьма – дом наш родной, понимаешь?

– П-понимаю.

– А как в доме без прописки жить? Прописывать тебя будем!

– А это как?

– Не, ну ты в натуре с экватора зачалился! – под одобрительным взглядом Рубача гоготнул клоун. – Прописка – это когда ясно, кто ты такой. Трус ты или чмо болотное… Ты – трус?

– Н-нет…

– А с третьего этажа сигануть не слабо?

– С третьего этажа?! – испуганно задумался Цыпленок. – Здесь потолки высокие, значит, третий этаж – очень высоко…

– Не, ну ты насмешил, в натуре! – захохотал Фарсер. И, кивая на тюремное окошко, сказал: – Да если б я смог через шкифт вылезть, я б хоть с десятого этажа сиганул, лишь бы отсюда спрыгнуть… Со шконаря прыгать будешь, с пальмы!