Владимир Колычев - Лагерный пахан

Он не знал, с кем имеет дело. Вроде бы не петух – потому как шконка у него своя, к тому же нижняя. Но в то же время и место далеко не козырное. Может, парень из опущенных по беспределу – бывает такое, прошел правильный пацан через пресс-хату и лохмачей позорных, опоганился не по своей воле, потерял честь. Братва таких уже к себе не принимает, но и не чморит особо. Могут даже на шконку спать положить, чтоб не на «вокзале»…

Парень поднялся, вопросительно вздернул подбородок.

– Я скатку брошу, да?

В ответ он неопределенно пожал плечами.

Трофим положил свой матрац и вещмешок на освободившуюся шконку. Но уже в дверях обернулся и застыл в гневном недоумении. Парень брезгливо ногой скинул его скатку со своих полатей. Хотел было сбить на пол и хабар, но Трофим его опередил, оттолкнул плечом.

Будь его воля, он бы прямо сейчас порвал этого выродка на части. Но не было здесь его воли. Это не КПЗ, это – тюремная хата, дом родной, здесь все по-настоящему. Хатой рулил смотрящий, он здесь решал, как быть в том или ином случае. Он здесь казнил и миловал. Так что рамс нужно было решать через него…

– Разбор проведем, – хищно прошипел Трофим. – Как смотрящий скажет, так и будет…

Он пнул свой лежащий на полу матрац в знак того, что никогда не посмеет взять в руки опоганенные вещи.

Обитатели камеры столпились в коридоре, в пространстве между разделительными решетками. Открылся один «шлюз», толпа перетекла в следующий отсек, дождалась, когда откроется следующий, и под окрики надзирателей двинулась дальше. Толкаясь, с шумом, мрачными коридорами, по лестницам с этажа на этаж, через сито «шлюзов» на крышу тюрьмы, в прогулочный дворик… Друзей у Трофима здесь не было, как назло, не находил он в толпе знакомых лиц.

Крупноячеистая сетка над головой, символ неволи. Но если смотреть на ослепительный сгусток солнца до боли в глазах, то сетка как бы исчезает. Трофим знал это еще с прошлой отсидки. Если так смотреть, то хоть какая-то иллюзия свободы… А солнце яркое, небо чистое, ветерок, разгоняющий зной. Благодать. Расслабиться да прибалдеть бы в этой солнечно-воздушной ванне. Но нельзя расхолаживаться, впереди серьезные терки – и за жизнь, и чисто в тему…

Толпа рассосалась по дворику, разбилась на кучки. Блатные с блатными, мужики с мужиками, черти и обиженные жмутся к дальней стене. Трофим отыскал взглядом своего обидчика. Стоит, падла, в толпе мужиков. Стоит, молчит. Заметил, что на него смотрят, даже глазом не сморгнул. Как будто ни в чем не виноват. Все то же постное лицо, все тот же равнодушный взгляд… И что за напасть такая – сначала урод Севчик наехал, теперь вот этот на прочность его испытывает. Как будто не видно, что Трофим может за себя постоять… А может, не видно? Может, есть в нем какая-то внешняя слабина, которая выдает в нем жертву…

К Трофиму подошел крепкого сложения молодчик. Наколок много, но все ни о чем. Чувствовалось, что у паренька не самая богатая на факты биография. Но видно, что не последний он здесь человек. «Бык» из воровской пристяжи. На новичка он глянул нехотя, словно в одолжение.

– Пошли, Витой тебя зовет…

Смотрящий со своей командой занимал одну-единственную на весь дворик курилку. По правую руку от него восседал блатарь лет тридцати. Плотное, подернутое жирком тело, грубое, изрытое оспой лицо. Смотрится внушительно. Взгляд живой, въедливый. Слева – арестант постарше. Большая, как у рахита, голова на тщедушном теле. Лет сорока, плешивый, лопоухий, губастый. Он мог бы показаться смешным, если бы не взгляд – огнеупорно-прочный, забористо-ядовитый. Если бы его взгляд обладал звуком, у Трофима бы заложило уши от пронзительного свиста…

Какое-то время смотрящий разглядывал Трофима – сначала снаружи, затем полез в душу.

– Ты бы назвался для начала, – достаточно мягко сказал он.

Но глупо было бы думать, что это просьба. Он требовал.

– Зовут Трофим, фамилия Трофимов. Пацаны так и звали Трофимом…

– Какие пацаны?

– Здесь, на крытом, четыре года назад… Потом на Икше…

– На малолетке был?

– Был. Два года навесили, – Трофим начал бодро, но в определенный момент несколько скис. – За два-ноль-шесть…

Двести шестая статья не входила в число самых уважаемых. Хулиганка, бакланка… Но и страшного в том ничего не было. Многие уважаемые сейчас воры именно с того и начинали. Вот если за мохнатый сейф, за изнасилование загремишь, то это уже все – дырка в права и вечный позор…

– А чего заменьжевался? – уловил его настроение Витой. – Гребнем в зоне был?