Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

– Замечательная идея, – одобрил Сергей.

И вдруг увидел в распахнутое окно поразительную пару.

По противоположной стороне улицы по седым от пыли мягким нашлепкам расплывшегося асфальта, надвинув длинный козырек бейсболки на солнцезащитные очки, длинноволосый поэт-скандалист гордо катил германскую инвалидную коляску. Судя по вызывающим жестам, несовершеннолетний инвалид Венька-Бушлат, вальяжно развалившийся в коляске, был в дым пьян.

– Извини, Вера.

Сергей выскочил на крылечко.

Поэт-скандалист оставался последней его прицепкой: через Морица он мог выйти на Коляна, если, конечно, не ошибался в своих предположениях.

– Свет! Свет! – донеслось до него.

– А тебе какой нравится? – блаженно орал Мориц, врезаясь с коляской в безумный поток автомобилей, прущих сквозь зной и жгучие бензиновые пары.

– Белый, белый свет нравится!

– Карлик мысли! – заявил Мориц, тормозя коляску перед Сергеем. – Ты думаешь, он дерьмо? Совсем не дерьмо, просто он опустился. Его многое волнует. Мини-юбки, трусы на выпуск, товарищеский суд. Смотри, как многому научился Венька, – похвастался Мориц, с особенным значением поглядывая на Сергея. – Он теперь осмысленно смотрит на мир. Он даже декламирует. Он научился декламировать с чувством и очень громко. Скоро мы поедем с ним к мэру. Как думаешь, мэр нас примет?

– Наверное, – сдержанно кивнул Сергей. – Вас проще принять.

И спросил:

– Ты знаешь, что Веньке нельзя пить?

– А он не пьет. Он вкушает воду свободы.

– «Эти милые окровавленные рожи на фотографиях!» – вполне бессмысленно подтвердил Венька.

– Что за бред?

– У Веньки большая память. У него память, как у компьютера. Прокрустовы лыжи, – выпятил губы Мориц. – Никто не имеет такой гибкой памяти. Что слышит, то и помнит. Я от него торчу.

– «Один раз – не пидарас», – бессмысленно, но с большим чувством подтвердил инвалид.

– Мориц, знаешь, как это называется?

– Уксусная козлота.

– Нет, хуже. Полистай уголовный кодекс.

Веньке-Бушлату упоминание об уголовном кодексе ужасно не понравилось. «Один раз – не пидарас!» – злобно окрысился он.

– Он у тебя дуба даст.

Теперь окрысился Мориц:

– Не нравится мне этот светофор. Не существует белого света.

– А рубль? – память у Веньки действительно оказалась феноменальной.

Мориц, не глядя, протянул длинную руку:

– Гони рубль, рыжий дрозофил!

– А Коляна знаешь?

– Не все хорошо, что водка.

– Коляна, по фамилии Басалаев, – подтвердил Сергей. Ему казалось, что Мориц не ответит, но он давил свое: – Где можно найти этого Коляна?

– В скверике напротив нижнего гастронома.

– Как он выглядит?

– А увидишь.

Очень трезво и точно выхватив полтинник, Мориц снова покатил коляску с инвалидом наперерез автомобильному потоку.

– Красный! Красный! – орал инвалид.

– Нет белого, – утешал инвалида Мориц. – Кончился.

Сергей вернулся в кафе.

Никогда на его глазах люди не менялись так быстро.

На мгновение ему показалось, что даже гладкий лоб Веры Павловны, покрытый нежным загаром, густо посекли тончайшие морщинки. К счастью, это только показалось. Просто Вера Павловна побледнела. Он никогда не видел такой ужасной бледности.

– Тебе плохо?

– Кто этот человек?

– Как кто? – удивился Сергей. – Это Мориц. Поэт-скандалист. Ты должна его знать. Он бывает в твоем доме.

– Не у меня.

– Да что он тебе?

– Я видела его во сне! – даже голос Веры Павловны изменился. – Обычно я забываю сны и редко их вспоминаю, но этот вспомнила сразу.

– Ну, вспомнила, и что? – Сергей засмеялся: – Вера Павловна из романа Чернышевского видела, кажется, четыре сна!

– Не шути. Во сне я видела этого ужасного человека.

Сергей улыбнулся, но Вера Павловна не притворялась, ей действительно было плохо.

– Это был странный сон, Сережа, – торопливо сказала она. – Какой-то нехороший, многозначительный сон. Мне снился огромный дворец. Белый, но мрачный. Такие белые, правда, не мрачные дворцы я видела в Дубаи. – Воспоминание о Дубаи, кажется, придало ей сил: – Во дворце шел банкет, а может, просто собрались разные люди. Я никогда не видела сразу так много самых разных людей.

– Что же плохого в таком сне?

– Ты будешь спать, но я тебя не трону, любовь моя к Отечеству заразна.

– Похоже на стихи Морица.

– Это и были его стихи, он сам их прочел, – испуганно выдохнула Вера Павловна. – Там, во сне, этот ужасный человек, с которым ты сейчас разговаривал на улице, вспрыгнул на стол. До этого я не видела его среди веселящихся, но вдруг он откуда-то выскочил и вспрыгнул на стол. Совсем как обезьяна. И руки у него были длинные, ниже колен. Он ужасно кривлялся, Сережа, он непристойно тряс плечами и головой. А потом в его руках оказалась серебряная чаша с полведра объемом.