Сергей Самаров - Человек без лица

В кабинете оказалось холодно, и капитан пожалел, что не взял с собой бушлат. Окон здесь не было, стены, похоже, просто бетонные, покрытые сверху нестойкой отсыревшей штукатуркой. Два стола, тумбочка, посреди кабинета жесткое спецкресло с подлокотниками. Кресло привинчено к полу.

Подполковник занял один стол, капитан пристроился за вторым. Раздался стук в дверь.

– Вводите, – скомандовал Хожаев. – И устраивайте его… Поудобнее…

Хармуш сел в кресло сам, с удивлением глядя на это не совсем привычное сооружение. Конвоиры тут же пристегнули его предплечья к подлокотникам. После этого не менее сноровисто пристегнули и ноги. Наемник не попытался сопротивляться, только попробовал конечностями пошевелить. Это почти не удалось. Тут же из тумбочки вытащили подголовник, похожий на автомобильный, только более высокий, вставили в спинку кресла, и широким ремнем, перекинутым через лоб, жестко пристегнули к нему голову.

– А это зачем? – не понял Трапезников.

– У нас прошлой весной случай был… Задержанный так шеей крутанул, что сломал себе позвонок. С тех пор и сделали. А у этого и без того с позвонком непорядок…

Хармуш что-то спросил. Ему никто не ответил. Конвоиры вообще работали молча, а Хожаев звонил в это время, поторапливая переводчика и фельдшера. Трапезников по-арабски не знал ни слова и не счел нужным пытаться объяснить ситуацию человеку, который не знает ни слова по-русски.

Пришел фельдшер – в больших, в половину лица, очках, придавливающих своей тяжестью маленький короткий нос, и почти сразу за фельдшером пожаловал переводчик. Хармуш уже встречался с переводчиком, но, увидев человека в белом халате, заволновался, попытался высвободить руки, что у него, естественно, не получилось, и после этого настороженно замер, по-птичьи кося на фельдшера взглядом, поскольку повернуть крепко привязанную голову не мог, да это было ему, похоже, и больно. И только громадный кадык на заросшем волосами горле гулял вверх и вниз, вверх и вниз, показывая, что во рту у наемника от страха сильно сохнет, и он лихорадочно глотает слюну.

– Начинай… – кивнул подполковник фельдшеру.

– Что, предварительного допроса не будет? – Фельдшер, как человек полувоенный, мог позволить себе задавать лишние вопросы.

– Предварительный уже был, и мы слегка познакомились… – Хожаев намеренно недобро посмотрел на Хармуша.

Тот под этим взглядом поежился и слегка пошевелил плечами, поскольку шевелить другими частями тела не мог. Лицо исказилось страданием, но, как мужчина и воин, он страдания показывать не желал.

Трапезников хорошо знал, как мучительно начинает ныть тело, когда ты связан и не имеешь возможности шевелиться. Его самого однажды так связывали во время учений. Все тело начинает вдруг чесаться, и невыносимо хочется хоть маленького, но движения. При этом единственное, что спасает, – это полное расслабление. Хармуш же расслабиться себе не позволял, и оттого мучился физически, вдобавок к мучениям душевным, вызванным его положением.

Фельдшер тем временем поставил свой аккуратный кожаный саквояж на тумбочку, вытащил шприцы и опечатанный двумя печатями контейнер с ампулами. Положил на стол и передвинул к подполковнику листок акта вскрытия контейнера. Тот подписал молча и не глядя, но фельдшер, поправив очки, подпись внимательно осмотрел и листок убрал в саквояж. Все его движения были неторопливы и размерены, почти ритуальны. На оперов это производило впечатление. А уж про наемника, ради которого все действия и совершались, тем более. И никто не нарушал тишину, кажущуюся в этом подвале гнетущей. Даже сам Хармуш молчал, в страхе ожидая продолжения.

Большая ампула с маслянистой красновато-бурой жидкостью громко щелкнула, обломанная на конце. Шприц медленно втянул жидкость в себя и лег на аккуратно расстеленный обрывок полотенца. Фельдшер задрал Хармушу рубашку на руке и протер сгиб локтя спиртом.

Наемник опять что-то спросил. Трапезников бросил короткий взгляд на переводчика, но тот на слова Хармуша внимания вообще не обратил, следовательно, эти слова не стоят разговора. Хожаев откровенно любовался действиями фельдшера, а сам пленник этих действий не менее откровенно боялся.

Шприц поднялся перед очками. Большой палец слегка придавил поршень, чтобы на конце иглы выступила капля. Одновременно с фельдшером шагнули и оба конвоира, и мертвой хваткой бульдогов вцепились в подготовленную руку.

Все взгляды – оперов, переводчика, фельдшера, охранников и самого несчастного Хармуша приковались к шприцу. Игла нашла вену без проблем, и скополамин [24]стал медленно перекачиваться в кровь.