Сергей Самаров - Не дать смерти уйти

Вертолет находился прямо под нами. Спуск здесь был крутой. Но обзорность отсюда была хорошая. Расстояние до вертолета метров сто двадцать. Для снайпера идеальная дальность. Парамоша на такой дистанции обычно промахов не допускает. Тем более после случая с собакой, он чувствует вину, и рвется доказать, что он по-прежнему отличный снайпер.

Людей нам заметить не удалось. Если там кто-то и был, то наверняка в кабине. И уйти отсюда им некуда…

– Работаем так… – предложил я вариант. – Выбираешь цель, если она появится… Мы спускаемся там, в стороне. Как только дойдем до позиции, тебе сообщаем. Стреляешь только после команды. Если никто не покажется, стреляешь в вертолет… Куда-нибудь, чтобы грохот от пули был посильнее… Кто-то наверняка выскочит посмотреть… Тогда стреляешь в него… Лучше, чтобы это был человек с бородой…

– Понял, командир… А если это будет женщина?

– Ты любишь небритых женщин?

Парамоша промолчал…

Мне почему-то показалось, что небритых женщин он любит не очень…

В принципе, операция была не сложная. Вся трудность сводилась к точному попаданию снайпера, а на старшего лейтенанта и на его мастерство я всегда полагался смело. Оставив рюкзаки на перевале, мы начали спускаться и, выйдя на позицию, подготовились к возможному рывку в сторону вертолета. До него было метров пятьдесят. Быстро добежим…

– «Спартак», готов? – спросил я.

– Готов… Жду команды…

– А я разве не командую?…

– Понял…

Около вертолета никого не было. Я поднял бинокль. Сквозь слабо тонированное стекло смутно видно было человека на заднем сиденье. Впереди сидел бородач и, похоже, подремывал.

– «Спартак», объект спит… Пора будить…

Старший лейтенант не ответил. Ответил его «винторез»… Выстрела слышно не было, потому что слабый звук, который издал мощный глушитель, слился со звуком ударившей в корпус вертолета пули. Пуля вскользь ударила по обшивке, оцарапала. Парамоша не пожелал вертолет портить. Но звук был резкий, словно что-то треснуло. Человек на переднем сиденье проснулся и растерянно посмотрел по сторонам. Спросил что-то у второго и после этого дверцу распахнул, выпрыгнул на снег. Осмотреть вертолет он не успел – Парамоша в очередной раз продемонстрировал свой профессионализм.

– Вперед!

Мы устремились к вертолету. Решетников со Стоговым к упавшему боевику, мы с Сосненко – к распахнутой дверце салона. Пилот действительно был прикован к ручке над окном – как только умудрился увидеть это Бобрынин со спутника! Это был, мне показалось, не европеец, может быть, араб, но с крашеными волосами. Цвет волос, должно быть, и ввел в заблуждение майора.

– Ключ от «браслетов»… – дал я команду, Сосненко передал ее Решетникову. – Что с бородачом?

– Наповал… В сердце…

Ключ нашли сразу. Я отстегнул наручники. Пилот смотрел на нас с испугом.

– Откуда ты взялся, дружище… – я спросил вполне миролюбиво.

Он в ответ затараторил что-то так быстро, что я даже не понял, на каком языке. Впрочем, даже при медленной речи я не понял бы ни слова, потому что говорил он на незнакомом наречии. Но явно не по-чеченски.

– Стогов! – скомандовал я. – Разворачивай рацию. Доложи, что вертолет захвачен. Боевик убит, пилот жив. Пусть погранцы прилетают и забирают нарушителя. И пилота пусть не забудут, чтобы вертолет отогнать… И скажи, чтобы не забыли привезти «подснежник» для Бобрынина…

Я открыл странный ящик, стоящий на заднем сиденье. Крышка поднялась с трудом. Было похоже, что она свинцовая или еще из какого-то подобного металла, хотя обшита пластиком. Внутри ящика ничего не оказалось…

Похоже, он предназначался для перевозки контейнера с америцием… Дополнительная защита. Я попытался ящик поднять. Поднять можно, но с трудом. Никак не меньше шестидесяти, а то и семидесяти килограммов…

Скорее всего, мои предположения оправдываются…

Признаться, больше всего я опасался приезда Ачемеза. Мовсар был попроще, часто, когда очень хотел что-то сделать хорошо, вел себя суетливо, а у суетливых людей одни и те же мысли подолгу в голове не держатся. Он и меня, помнится, наспех вербовал. Только на первый день хватило величественной уверенности в себе, потом изменился, стал торопиться. Если бы я сам того не захотел, я бы, пожалуй, даже не понял, чего он добивается.

Ачемез, в отличие от Мовсара, вдумчивым был. Тихим внешне, спокойным, не таким и властным вроде бы, даже слегка улыбчивым, но его слова слушались беспрекословно, потому что все знали о жестокости Ачемеза. Ослушания он не прощал и уж тем более не прощал противостояния себе. И еще, рассказала мне Мадина, у Ачемеза была прескверная привычка. Если возникал какой-то конфликт и Ачемезу приходилось улаживать его, он всегда делал это вдумчиво и с улыбкой. Но никогда не высказывал своего окончательного мнения. Человек оставался уверен, что он понят, что конфликт исчерпан, а потом его находили убитым… Так со многими было, но вслух высказать претензии Ачемезу никто не решался.