Сергей Самаров - Просчитать невозможно

Шаг… Еще шаг… Осторожно… Вот так… Вот так… Внешне это выглядит пробой почвы под ногами. В действительности является пробой самой ноги. Сохно передвигается с трудом. Но заставляет себя ходить по пещере, чтобы сделать боль привычной. Это старый и испытанный способ. Привычная боль не бывает неожиданной и не так мешает в сложном положении. Иногда, особенно при длительности упражнений или нагрузок, она становится настолько привычной, что вообще не представляешь, как можно без нее жить. Даже смешно становится. Как это так – без такой привычной боли…

Рана сквозная. Крупнокалиберная пуля навылет прошила бедро. Это все-таки легче, чем ходить с металлом в ноге. Если бы пуля застряла там, пришлось бы делать операцию. А так можно обойтись и своими силами. Не впервой такие легкие ранения переносить на ногах, порой даже не выходя из боя.

– Вам бы лучше отдохнуть, – говорит Беслан.

– От отдыха, а не от работы, кони дохнут, – отвечает подполковник. – Оттого, что кровь в них застаивается и густеет… А у меня загустеть не успевает.

Беслан сидит, прислонившись к одному из тяжелых рюкзаков спиной. Он уже знает, что несли в рюкзаках, но вот что странно – он, никогда не державший в руках больших денег, ничего не чувствует от этого рюкзака. Казалось, хотя бы волнение должно быть… Но даже волнения нет. Казалось, хотя бы мечтания какие-то выплыть должны… А мечтаний нет. А ведь сумма такая, что способна всю жизнь человеку перевернуть. Стоит только спрятать хотя бы одну упаковку, чтобы потом достать. И этот подполковник… Ему же на пенсию скоро… Неужели он не желает что-то для себя припрятать? И Беслану за молчание немного выделить?…

За молчание? Эмир Абдул уже хотел кое-что за молчание выделить. За молчание в такой обстановке выделяется пуля. Это Беслан хорошо понимает. И если бы не подполковник, то он замолчал бы уже давно. Навсегда замолчал бы…

А если федералы пожелают того же? А у Беслана нет даже оружия, чтобы защитить себя. Все оружие убитых боевиков, валявшееся здесь же, подполковник собрал и унес в какую-то нишу в темноте. Только штурмовой пистолет Искандера взял себе, к поясу прицепил. И не лень такую тяжесть таскать? И без того экипировка подполковника, вместе с бронежилетом, наверное, килограммов на полста, а то и больше тянет. А он ранен, и все равно ходит, таскает этот груз на себе вместе с чужим пистолетом.

– Вот что, друг ты мой, – говорит Сохно. – Ты человек молодой и здоровый. По крайней мере, не слишком худосочный. Отправляйся-ка ты в тот проход и разбери камни. Сильно не увлекайся. Только чуть-чуть, чтобы можно было посмотреть. И еще. Предупреждаю. Сам не высовывайся. Здесь кругом спецназ внутренних войск. Работают на физическое уничтожение. Они даже в плен брать не будут, чтобы не терять времени. Просто подстрелят и мимо пойдут. Все выходы из долины перекрыты, и даже по ту сторону хребта. Никуда не пройти, не уйти. Так что без меня ты пропал… Иди поработай, и возвращайся…

Беслан вздыхает, поднимается и вяло направляется в знакомый уже проход выполнять знакомую уже работу. Камни тяжелые, в проходе душно, но не самому Беслану решать, что ему делать. А с этим подполковником лучше поддерживать хорошие отношения. Это кажется возможным, потому что человек он, видно, не злой.

– Что со мной будет? – спрашивает Беслан.

– Честно скажу, не знаю… Обычно пару недель маринуют в изоляторе, разбираются в твоей причастности к терроризму и бандитизму… Если ты просто «заблудшая овечка», скорее всего, отпустят. В твоем народе и так мало мужчин осталось… Если ты бандит и террорист, посадят. Но это лучше, поверь мне, чем лежать с пулей в голове. Даже лучше, чем ходить с пулей в ноге. Так, как? Ты бандит и террорист?

– Нет, – отвечает Беслан твердо. – Я в солдат стрелял… Воевал…

– Тоже посмотрят. Могут, пожалуй, и отпустить… Не хочется на «зону»?

– У меня сегодня отец умер… Эмиру звонили… Сказали… Я теперь старший мужчина в доме… У меня мать и сестры…

– Так даже… – Сохно останавливается, хотя давить на раненую ногу не перестает, и мелкие камушки пола скрипят под подошвой. Думает несколько секунд. И это раздумье почему-то вселяет в Беслана надежду. – Я бы, пожалуй, отпустил тебя под честное слово на похороны… Чтобы ты потом вернулся в прокуратуру… Сам вернулся… Ты вернешься?

– Я своему слову хозяин, – в голосе Беслана теплится надежда.

– Тогда разбери проход, а потом я тебя выведу… С условием, что после похорон вернешься и сдашься. Тогда и в прокуратуре к тебе отношение будет совсем другое. Ты молодой. Тебе еще долго жить…