Сергей Дышев - Кладбище для однокла$$ников (Сборник)

– А этот его дурацкий черный юмор, – презрительно усмехнулся Криг. – Явно есть склонность к немотивированным убийствам… А теперь он ищет, кого бы засадить вместо себя.

– У-у, гадюка, всё подстроил, чтобы меня засадить, – прогудел обиженно Виталя. – Эх, если бы эта история оказалась шуткой… – тихо и печально произнесла Маша. – Но, увы, все слишком серьезно.

С антресолей раздался густой голос, совершенно не похожий на голос Распорядителя. Тем не менее это был он.

– Я прошу всех не слишком увлекаться. Достаточно нам одной смерти.

Он спустился по скрипучим ступенькам.

– Виталий, я обращаюсь к вам. Субъект, послуживший причиной вашей ревности, уже в лучшем мире. Ваша же супруга просила ознакомить вас с этим документом. Она апеллировала ко мне, учитывая временное средоточие власти в моих руках. Итак, я прочту.

Виталя поднял тяжелую голову, мутно глянул на говорившего, выдохнул тяжко и некрасиво.

– «Генеральному директору отеля "Завалинка" Самсонову Б.В. Заявление. Прошу Вас временно, до решения соответствующей инстанции расторгнуть мой брак с гражданином Карасевым Виталием Степановичем. Карасева /Попова Ирина Владимировна». Число. Подпись.

– Горько! – воскликнул Мигульский. Он пристроился за спиной Распорядителя.

– Ну и пусть катится ко всем чертям! – взревел Виталя. – Уродина! Я всегда говорил ей, что она дура и уродина!

Люди стали расходиться, подсознательно понимая, что человеку необходимо прокричаться.

– Катись к своему покойнику! Чтоб ты окончательно облысела!..

Крики еще долго продолжались, причем ругательства повторялись все чаще. Прислушиваясь к ним, Распорядитель размышлял о смысле жизни. И чем дольше кричал Виталя в пустой зале, тем больше Борис Всеволодович уверялся в его невиновности. Впрочем, он с самого начала подсознательно не верил, что этот увалень способен на убийство. Просто Борис Всеволодович смаковал версию. Этот процесс всегда доставлял удовольствие, еще со времен службы следователем…

Теперь же все шло прахом, потому что он получил гербовую бумагу из департамента перспективного планирования, в которой после казуистической вводной части следовал приговор: договор на аренду расторгается, дача подлежит изъятию в недельный срок. Распорядитель зевнул, еще раз перечитал полученное вчера письмо, бросил его в корзину, потом открыл бар и капнул в маленькую серебристую стопочку желтенький коньяк. Как бы ни было все отвратительно, этот напиток всегда согревал, приглаживал растерзанную душу своими ватными теплыми пальчиками. И где-то далеко внутри самого себя, в своей непосредственной сущности, в тщательно оберегаемом уголке души, в котором и таится нежная неосязаемая плоть самосознания, вдруг становилось легко и уютно. Но пить одному не хотелось, клиенты вызывали мучительное отвращение, Кент уехал по личным делам, к Юму же он испытывал брезгливое сочувствие, и не более. Он утопил кнопку «вызов», через минуту на пороге вырос Мустафа.

– Тебе двадцать один год исполнился? – спросил Борис Всеволодович.

– Да, господин Распорядитель.

– Садись, выпьем с тобой.

– Благодарю вас, – Мустафа коротко поклонился, аккуратно присел на краешек кресла, всем видом своим выражая готовность к подчинению.

– Не хотелось бы мне расставаться с тобой, Мустафа. Но, видно, придется.

Паренек поставил рюмку на стол.

– Вы недовольны мною, хозяин?

– Нет, Мустафа, – Распорядитель неподдельно вздохнул. – Просто нас выгоняют отсюда. И я не знаю, что будет дальше… Как бы то ни было, я благодарен тебе за службу и найду возможность отблагодарить тебя посущественней, нежели словами. А теперь у меня к тебе вопрос. Постарайся вспомнить до мельчайших деталей сегодняшнее утро. Как ты зашел, что слышал в номере убитого, видел ли какие следы, странные запахи… Может, слышал голоса, шаги… Подумай.

Мустафа наморщил лоб.

– Я не тороплю. Сядь поудобней в кресле, наслаждайся напитком… – проникновенным голосом заговорил Распорядитель. Глаза его душевно потеплели, он развалился в широком кресле, закинув руку на спинку. Огромный перстень с бриллиантом будто оттягивал бессильно повисшую кисть. Мустафа смотрел на камень, который переливался и подмигивал то зеленым, то фиолетовым огоньком. Паренек поглубже уселся в кресле, потихоньку отпивал из рюмочки – уже знал, что коньяк пьют именно так, смакуя. Но все равно чувствовал скованность, не мог рассесться вот так же вольготно, как хозяин.