Сергей Дышев - Узник «Черной Луны»

Так мы взлетали и падали, бесконечно взмывая и исчезая среди сытой черноты дальних полей…

«Когда взойдет солнце, нас не станет!» – прошептали ярко-багряные уста. Я припал к ним, как к роднику выдуманной истины, желая искусать до сладкой крови. «Молчи, молчи…» Она вырвалась и скорчила рожицу. «Ага, хочешь, чтоб у тебя выросли рожки?!» – закричал я. «Смотри, чтоб у самого не появились!»

Кажется, нецелованная луна расхохоталась… Что со мной?

Лена исчезла. Я стал звать ее, слезы обиды выступили у меня на глазах… «Я здесь, мой милый!» Она обвила мою шею руками и стала целовать…

Потом наступило чернолуние.

Я очнулся. Мы смотрели в глаза друг другу – и уже не было дразнящих чертиков и бесконечного холодного космоса.

– Что с тобой? – спросила Лена. В глазах ее стояли слезы. – Скажи, Володечка, милый, что с тобой? Ты же умирал!

Я почувствовал, как горят щеки. Я слабо тронул их.

– Прости, я колотила тебя как сумасшедшая. Ты перестал дышать, у тебя закатились глаза.

Она вдруг расплакалась, а я чувствовал, как отходит тупая боль и чужая рука на сердце медленно разжимает пальцы.

Слезы ее текли просто градом, я никогда не видел такого обилия, горошины капали мне на грудь очищающим дождем, я подумал: «Ведь как сладко…» Но у самого заволокло, поплыло, что-то не то, совсем не то, почему мы плачем, горько и безнадежно, смешные и грустные арлекины, в позабытой тайне ночи, не успев ничего еще сказать друг другу, обливаемся горючими слезами и сквозь них пытаемся смеяться над жизнью, над безумствами судьбы: по странной случайности пересеклись наши линии жизни, и стали мы бесконечно родными, распахиваем души, как окна перед бурей. Почему же мы так глупы и беззащитны? Почему несчастны и одиноки? Отчего не знаем, что будет завтра: свет или мрак, злосчастие или радость? Почему в час чернолуния просыпается в нас падший ангел, и вот он-то и учит нас жестокой прозе, печали, истине, но не любви.

Мы вытерли слезы друг другу. Мы обессилели – потому что были просто людьми, и даже одно воспарение над плотью – удел богов – совсем обескровило нас.

Ночник лениво дарил нам свет. Спасибо ему: ночь с ее проклятым чернолунием смыла бы все краски. Белую – простыней, оранжевую – ковра, черную – зелени, луны, окна и теней, синюю – ночи, бордовую – складок портьер…

Ленка устало опустилась рядом со мной – воскресшим человечком, она осторожно положила руку на мое сердце и сказала:

– Стучит, но ленится…

– Еще не время, – сказал я бодренько, поймал ее руку, привлек Ленку к себе, она рухнула на меня. Глаза зареванные… Дурочка.

– Неужто ты всерьез подумала, что я отдам концы?

– А что мне еще было думать – если все?! Тук-тук – и тишина. И глаз нет… И зубы оскалил. Вот так. – Она оттянула свою нижнюю губу. Наверное, получилось похоже.

– Слушай, Ленок, налей мне еще твоей колдовской суспензии, – умиротворенно попросил я. Мне совсем не хотелось слушать про мой летальный исход, хотя отчетливо помнил, как до половины прошел «черный туннель».

– Что я – законченная дура? – Она вскинула ресницы. Смешные круглые глаза – такие милые и наивные… – Ты из-за бабушкиного…

Она не договорила, потому что я впился в ее губы, ощутил напрягшуюся грудь под сорочкой, она замычала, засопротивлялась, все слабее и слабее, наконец, ее ротик расслабился, я тут же почувствовал кровь, замотал головой, пытаясь сказать «прости», но не смог – она приникла ко мне с яростной силой, и я уже ничего не видел и не ощущал, кроме сладких, проникающих соприкосновений наших губ.

Наконец она договорила:

– Нет, Володечка, я не дура. Хотя вообще-то дура. Это ведь не вино. Это такая, да – суспензия… Бабка – колдунья! Мать к ней лечиться поехала. Ты не знаешь. Бабка все умеет… Так подействовало на тебя!

Она стала рассказывать о бабушке, которая колдует над травами, я наблюдал за ней, полуприкрыв глаза, и потихоньку начинал понимать, на какой грани я болтался – и «черный туннель» не зря привиделся в тысячную долю секунды. Хоть и была эта тысячная доля самая сладкая.

– Там было маковое семя, прости, – пролепетала она вдруг.

– И это хорошо, – сказал я пресыщенным голосом.

– Оно тебя чуть не погубило, – сказала Лена, склонившись надо мной, как над неизлечимым больным.

– Ты – наркоманка, – вынес я приговор.

– Пусть будет так.

– Хорошо сказано – и точно. Больше и не добавишь. Самая емкая фраза, которую мне доводилось слышать, – меня понесло.

– Что мне сделать, чтобы ты умолк?