Сергей Дышев - Узник «Черной Луны»

Потом Кинах набухшим голосом скомандовал:

– Строиться!

Тускло поставил задачи и распустил.

– Раевский, зайди ко мне!

– Иду, – сказал я и вслед за Кинахом отправился в его апартаменты.

– Получай! – сказал он, войдя первым, и сделал шаг в сторону.

И будто яркий свет брызнул на меня. Бездонные, карие, распахнутые, влекущие, упоительные и, наконец, просто ослепительные… глаза Ленки. Она вскочила и в тот же миг повисла у меня на шее, прокричав в самое ухо:

– Володечка, боже мой, тебя хотели убить!

Она, конечно, тут же отпустила меня, но и этого было достаточно – я чувствовал себя незаконно осчастливленным.

– Девушка, вы меня компрометируете! – мрачно сказал Кинах и не нашел ничего лучшего, как закурить сигарету.

Лена не обратила на его слова внимания, и он молча вышел.

– Он – твой муж? – спросил я с чувством обиды и восхищения. Право, я тут же почувствовал, как повлажнели мои ресницы и скользкие реки потекли из глаз.

– Ты какой-то дурак! Он – мой двоюродный брат.

– Братик? – пожевал я успокоительное слово.

– Да, кретин.

– Почему – кретин?

– Зачем ты полез на Хоменко?

– Ты многого не понимаешь.

– Это ты ничего не знаешь и не понимаешь!

Я не стал спорить, в конце концов, я все равно знаю точно, что я прав. Кстати, эта уверенность достигается постоянным аутотренингом: «Я прав, потому что прав, и прав из-за того, что всегда прав». Попробуйте – у вас должно получиться.

Скользкие реки высохли на моих щеках, и глаза приобрели прежний блеск. Леночка смотрела на меня загадочно и качала головой. Несмотря на некоторую разницу в возрасте, она, кажется, считала меня непутевым недорослем и жалела.

Мы решили прогуляться в окрестностях СПТУ. Небольшая рощица зазывно шумела, но, увы, за ней начинались позиции врага. Мы пошли стороной по тенистой улочке. О, как давно я не гулял просто так с женщиной. Я свернул руку крендельком, и – о чудо взаимного импульса, бессловесного и доверчивого – ее ладошка скользнула в подставленное «колечко». Хотелось сделать или хотя бы сказать что-то необычное, помчаться куда-то в синие дали, очутиться в затерянном чистом городке с каменной брусчаткой на площади и щурящимися стариками в светлых кепках, лениво-любопытными старушками и наглыми котами… Или хотя бы забуриться в то тираспольское кафе.

– Ты такой весь военный, а мне не хочется и думать про войну. Так это надоело, – сообщила она.

– Мне тоже все это надоело. Я бы и не приехал сюда, если б не дал себе слово найти своего друга Скокова.

– Значит, ты не патриот Приднестровья?

– Патриот, но не сильно, – признался я, отметив, что Лена даже не поинтересовалась о Валере.

– Я помню, тогда в кафе ты рассказывал о нем.

Мы стали спускаться к реке, но кто-то закричал, что нам жизнь надоела. Это было не так, просто Леночке захотелось посидеть немного у воды. И я почему-то согласился. Наверное, глупею или старею – что одно и то же… Короче, мы вернулись, и мне тут же предложили отправиться на дежурство в окопы. Еще бы – демонстративно гуляю с красоточкой на виду у сотни голодных мужиков. Садизм. Мы расстались. Я галантно поцеловал ручку, хотя хотелось расцеловать, исцеловать, зацеловать по-людски, по-человечески. Кажется, Леночке тоже этого хотелось. Но допустить подобную демонстрацию перед боевыми товарищами было бы верхом изуверства. Я подавил вздох и пошел, стараясь не оглядываться. Но это мне не удалось. После чего я побежал за автоматом.

Как только меня передумали казнить, я снова стал все время думать о Леночке. Интересная психология: когда готовишься в мир иной, все чувства к женщине ослабевают и становятся блеклыми и никчемными, как тонкие ледяные корочки на лужах. Одухотворяешься встречей с господом. Но только это свидание отодвигается на какой-то срок, тут же извилистые, вертлявые мысли о женщинах незаметно для самого внедряются в твои мозги. Интересно, а на том свете можно было бы встретиться с Леночкой, и вообще, как происходит любовь на небесах, не в общем смысле, а в интимном, если ты, например, представляешь собой что-то духо-газообразное? Я представляю это как взаимопоглощение любвеобильных облаков.

А вечером появился наглый Боря, не знаю, как он там охраняет президента, если шастает по всему Приднестровью на двух «Волгах». За ним на трех машинах прикатил Хоменко, похоже, они настырно пасут друг друга. Вслед за комбатом вылезли из машины знакомые гуманисты: Желтоус и Глухонемой. Завидя меня, оба однообразно ощерились. А вот Хоменко и наглый Боря сделали вид, что меня нет. Я тоже сделал вид, что их нет, а гуманистам приветственно помахал рукой: мол, как же, как же, помню! Тут начался такой спектакль, что наша окопная публика прямо-таки закачалась. Комбат сцепился с главохром Борисом. Ему очень не понравилось, что президентский прихвостень шастает в его боевых порядках. На что Боря надменно отлаял в том духе, что нечего волочиться за его машинами и что у него есть спецдача от самого президента. Комбат расхохотался, а народ ринулся толпой на свалившееся зрелище. Хоменко цыкнул, все тут же построились, будто об этом только и мечтали, и любовались зрелищем уже по стойке «смирно». Любит военный брат позабавиться в строю. Потом комбат отвернулся задом к президентскому представителю и толкнул короткую зажигательную речь о ратной бодрости и боевой настороженности. В своей запальчивости сейчас он был похож на латиноамериканского революционера. Что-то вроде пламенного товарища Че.