Сергей Дышев - Узник «Черной Луны»

Только я успел настроить на резкость глаза и вспомнить свое новое состояние, как ворвался мужик и заорал:

– Опоновцы в атаку идут!

Выстрелов еще не было слышно. Я пожалел, что не успел пожрать (сквозь сон слышал, как кто-то рядом дочавкивал), быстро подпрыгнул, сунул ноги в башмаки и был готов. Ванюша продолжал щуриться, лежа на кровати, я мотнул головой, приглашая его на выход. Заскрипев пружинами, будто костями, он встал, скрюченный, как бурлак. На лице его торжествовала тоска. Кажется, он совсем протрезвел после нашей памятной встречи в Расторгуеве и теперь страшно скучает по своим хрюшам, колбасам и бифштексам из них.

На выходе стоял Опанасенко и раздавал всем по гранате. Я решительно выхватил у него две, а потом исхитрился взять еще пару.

– Автомат дашь – верну все! – объяснил я.

– Погоди! – крикнул он мне в спину, но я не слушал его, спрыгнул в окоп и, подобно маленькому кровяному тельцу в жилах, побежал вместе со всеми по изгибам и ответвлениям: за мной грозно чухал неизменный Корытов – скотовод, воюющий за Приднестровье.

Пока я добежал до передовых траншей, перестрелка стала совсем сердитой. Здесь было открытое поле, далее очертания деревушки, скрытой за деревьями. Оттуда валил черный дым.

По полю, изрытому, в клочках зелени – будто упрятавшемуся в камуфляже, – ползли, переваливаясь, два бронетранспортера. Ветер доносил их натужное, с подвыванием, урчание; они по очереди нырнули в ложбинку, выползли, задрав носы. В моем афганском опыте не приходилось воевать против бронетехники – у моджахедов ее почти не было. Со смешанным чувством удивления и внутреннего неудобства смотрел я, как ползут на меня, чтобы раздавить, как жабу, родные машины марки «БТР-60пб».

Опоновцы в защитных комбинезонах передвигались за бронетранспортерами, подбадривали друг друга криками, но явно не очень охотно шли на наши окопы. Было их человек пятьдесят.

В поддержку им начали работать крупнокалиберные пулеметы на «бэтээрах». Я почувствовал, как вздрагивала земля, когда пули ложились рядом.

– Гранатометы у вас есть? – проорал я Юрчику, который сжался в окопе рядом со мной.

– Вот! – Он показал мне ручную гранату.

– Да не то! Гранатомет!

– Нету! – прокричал он мне в ответ. – Может, у командира есть.

Он осторожно выглянул через выемку в бруствере, приладил автомат и судорожно надавил на спусковой крючок. Ствол дернулся вверх.

– Дурень, кто ж так стреляет! – Я постучал пальцем по своему лбу, хотя хотелось врезать по Юрчиковой шее.

– Не дам! – Он резко опустил автомат, сжал его двумя руками.

– Пора снаряжать гранаты, – объявил вдруг Корытов.

Он тоже умудрился стащить четыре штуки, выгрузил их из карманов на дно окопа. Черные грубые ребрышки-дольки: мини-пародия на нашу планету, разрисованную параллелями и меридианами. С запалом на полюсе.

Я тоже быстро снарядил гранаты запалами, высунулся из окопа. «Бэтээры» упрямо ползли, их поливали свинцовым дождем, и было уже видно, как пули с искрами отскакивают в стороны. Бронетранспортеры шевелили башнями, носы-пулеметы изрыгали короткие, как плевки, очереди.

Фигурки приседали, исчезали в ложбинках, но под криками офицеров люди вновь вставали, оглядывались на спасительный тыл, шли вперед. Никто не хотел умирать.

Слева от меня примостился Опанасенко. Еще минуту назад его не было. Он отбросил в сторону часть бруствера, стал стрелять коротко и зло. Мне ничего не оставалось, как следить за ним и за результатами его стрельбы. Лицо Опанасенко приобрело серый цвет, сивые волосы, пыль на усах; губы мертво сжались, и лишь щека вздрагивала, когда он нажимал курок. Я заметил, как упал, взмахнул руками, будто запоздало сдаваясь, опоновец, и понял, что срезал его именно Опанасенко. Я вспомнил фразу, которую вчера произнес он: «Нас всех ждет судьба рижского ОМОНа». ОМОН и ОПОН – все переплелось. Пока эта черная густая земля не станет красной и вязкой от крови, здесь будут продолжаться робкие и бешеные атаки, над головой будут стонать пули, гусеницы танков и колеса бронетранспортеров будут рвать эту землю и вминать все, что на ней растет. А в перерывах между канонадами опять будут свистеть соловьи, душисто и пьяняще пахнуть сады, и гарь автомата вопьется в этот сладкий дурман, напоминая, что ничего хорошего не стоит ждать ни сегодня, ни завтра…

Опоновцы залегли – и сразу стало тихо.

– Не стрелять! – крикнул Опанасенко и выглянул за бруствер.

И тут где-то вдали грохнуло или потом грохнуло, не помню, какой-то свист, ветер на моих глазах, как в замедленной съемке, лицо Опанасенко стало разваливаться, подобно кроваво-белой вспышке, именно белый цвет еще успел поразить меня, как тут же обилие красного залило серые пересохшие стены окопа. Тело Опанасенко с ошметками вместо головы беззвучно, мешком рухнуло на дно. И так же тихо наплыла лужа крови. Юрчик поднял на меня белые, совершенно безумные глаза, протянул руки, будто просил вытащить из кошмара, только что привидевшегося ему.