Сергей Дышев - Закон оружия

– И вас отправили в такую опасную командировку?

– Девушка. – Я стал терять терпение от ее покровительственного тона. – Ксюша… Вы в школе учились, когда я уже воевал в Афгане…

– Ах, простите, не хотела обидеть вашу старость.

Я чиркнул зажигалкой, чтобы еще раз глянуть на ее лицо. Серые глаза щурились и смотрели с вызывающей иронией. Слава богу, я знал такой тип женщин. Они быстро остывали, когда к ним угасал интерес. Причем начинали чувствовать себя неуютно. И вот после этого с ними можно было делать что хочешь. В фигуральном, конечно, смысле. И никаких фривольных интимностей.

Послышались шаги, стукнула дверь. Вошел Раззаев – узнал его по походке. Луч фонаря скользнул по нашим лицам. Он поставил его на попа, на потолке замер размазанный серый круг. Мы могли теперь различить лица друг друга.

– Извините, но лучших условий создать не могу, – заговорил глухим голосом Шамиль. – Чертовы федералы отрубили электричество, думают, что мы тут одичаем. Ничего, завтра, если сунутся, дадим им крепкий бой.

– А что – стало известно, что войска пойдут в наступление? – спросила Ксения. Голос ее слегка дрогнул.

– Есть непроверенные сведения, – уклончиво ответил Раззаев. – Я тут вам принес покушать. Извините, что скромно, но больше ничего нет. Делимся поровну с заложниками. Впрочем, мы считаем, что они наши гости.

– Гостей под дулами автоматов не водят… – заметил я. От такой демагогии просто тошнило.

– Я говорю о принципе отношения к людям, которых мы вынуждены были временно захватить. Завтра будете говорить с ними, люди все расскажут, как мы относимся к ним, обижаем ли. Я приказал, если кто женщину пальцем тронет – расстреляю. У нас самих четыре женщины воюют… Мы за полную справедливость. За это можно потерпеть, жизнь не жалко… Вот, Ксения, человек сидит, которого я очень уважаю, он мой командир… Он не даст соврать.

– Ваш командир? – удивилась девушка.

– Да! Разве Владимир Иванович не сказал? Да, командир по Афганистану, по той войне.

– Так вы специально встретились? – не унималась Черныш. Она завозилась, кажется, суетливо нащупывала диктофон.

– Случайно, – кратко ответил я, дабы у коллеги не возникало никаких иных мыслей.

– Какая удача! – восхищенно произнесла она. – Если вы, конечно, не разыгрываете меня.

И Шамилю, и мне, стоящим на разных полюсах, страшно далеко друг от друга, только и нужно было сейчас разыгрывать эту вертихвостку.

Я уже не считал, что мне повезло. Чертова журналистская молва еще и в боевики запишет. Расстреляют в общей куче, сделают обрезание – и закопают.

– Как ты жил эти семь лет? – спросил я, стараясь не обращать внимания на журналистку. Она стала действовать мне на нервы. Начнет еще задавать идиотские вопросы: что вы пьете по утрам – кофе или чай, любите ли вы сладкое, да как вы относитесь к женщинам.

Вместо ответа Шамиль достал из ножен на поясе огромный тесак, вытащил из пакета консервы, круговыми движениями быстро открыл их, поставил перед нами. Ксения встала, вышла в малую комнату, вернулась с тремя ложками. Раззаев есть отказался. А мы не заставили себя долго уговаривать. Тушенка всегда идет на пользу человеку.

Шамиль стал неторопливо рассказывать, при этом он смотрел куда-то в потолок, словно в размытом круге света проступали картины его недавнего прошлого. Может быть, лучезарного?

– После Афгана я поступил без помех в Грозненский университет, на философский факультет, окончил его… Потом началась война в Абхазии, и я поехал туда добровольцем, был командиром роты.

– На чьей стороне? – быстро спросил я, хотя ответ был ясен.

– Конечно, на стороне братьев по вере – абхазов.

– И я воевал на стороне братьев, хоть и не по вере, и тоже командиром роты.

– А где? – впервые оживился за все время Шамиль.

– В Сухуми, Гудауте…

– И я там был. Как мы не встретились? В моей роте было много русских.

– А в моей были твои земляки.

– Жаль, что мы сейчас не вместе, – вздохнул Шамиль.

– Ты сожалеешь об этом?

– Я не имел в виду Россию! – уже другим тоном произнес Раззаев и, чтобы сгладить резкость, продолжил свой рассказ: – Потом я организовал частную фирму. Мы перепродавали автомашины.

– Ворованные? – уточнил я. Меня так и подмывало сказать сочную гадость любезному Шоме. И какого черта он не стал преподавателем философии?

Если бы каждый делал свое дело, а не замахивался на совершенно далекое и чужеродное для него – мы бы не дошли до ручки. Хотя попробуй сейчас представь в диком обросшем бородаче с отрешенно-холодным взором доцента кафедры античной философии или, скажем, адепта марксизма-ленинизма.