Андрей Дышев - Серебряный шрам

– Доброе утро, – сказал он очень невнятно, будто его рот был набит едой.

Он отошел от меня, сильно припадая на одну ногу, и я увидел Валери. Она сидела напротив меня, руки ее, как и мои, были заведены за спину и, должно быть, связаны.

Этого не может быть! – вдруг отчетливо подумал я. Этого просто не может быть. Он погиб, он улетел в трещину и разбился вдребезги!

Разбившийся вдребезги картавый разжигал костер. Я смотрел на него из-под полуприкрытых век и собирал раскиданные по больной голове мысли. Это было нелегко сделать, потому что я не очень хорошо помнил, что было после того, как мы с Валери переправились через Пяндж, как случилось, что мы оба оказались связанными.

Картавый вскипятил воду в пустой консервной банке, затем заварил в ней какую-то травку, долго пил горячую жидкость, дуя на нее и покачивая в руке. Потом он откинул банку в сторону, достал из-за пазухи нож и стал точить его о камень.

Валери все так же сидела, не проявляя признаков жизни. Он бил ее? – подумал я и попытался нащупать за спиной остроугольный камень и провести над ним связанными руками, но не смог даже пошевелить ими. Руки были связаны не только на запястье, но и выше локтей, к тому же онемели и потеряли чувствительность.

Черт подери, да откуда же он взялся? – мысленно выругался я. Из могилы вылез? Упырь, которого можно прикончить только осиновым колом? Или я окончательно сошел с ума от истощения и все это только бред?

– Откуда ты выполз? – спросил я, с трудом ворочая языком, и моя дикция была столь же скверной, как и у картавого.

Картавый прекратил точить нож, поднял голову, попробовал пальцем лезвие.

– Не ожидал? – прохрипел он и снова страшно улыбнулся черными губами. – Думал – все? Каюк? Ан нет! Есть на свете высшая справедливость! – И он снова склонился над камнем: вжик-вжик! Вжик-вжик!

Некоторое время я следил за его работой. Я заметил, что пальцы картавого вспухли и едва сгибались в суставах, на многих не было ногтей, и оттого до ужаса напоминали сосиски, политые кроваво-красным кетчупом. Он работал старательно, приоткрыв от усердия рот. На кончике носа дрожала бурая капелька.

– Стоит ли так стараться? – спросил я.

– Стоит! – ответил картавый. – Я не хочу просто убить тебя. Это глупо, это лишено всякого смысла.

– А что имеет смысл?

– Ритуал! Твоя и ее смерть должна стать символлом торжества высшей справедливости. – Он налегал на лезвие и так радовался этой работе, что едва ли не смеялся. – Ради этого стоило мучиться. Это стоит всего, что я потерял.

– Ты садист. Ты просто больной человек.

Картавый прекратил возить лезвием по камню, поднял голову и посмотрел на меня одним глазом.

– Нет, я не садист. Да будет тебе известно, что я нежный и легкоранимый человек. И я очень любил свою маму и любил делать людям добро. – Он переходил на крик. – Вот только смысла в этом добре не было. Ты понимаешь, динозавр, не было смысла!

Он подошел ко мне, сел на корточки, глядя уцелевшим глазом.

– Мне мама твердила: Алешенька, делай людям добро, и это потом окупится сторицей. И я делал его – бескорыстно, всем подряд, без оглядки, как одержимый. Никому не перечил, всем верил, всем давал взаймы и не просил вернуть долги. А люди вокруг жрали эту халявную доброту, чавкали и не давились, только гадили мне на голову, и с каждым разом все больше. А я по доброте душевной все уступал более наглым дорогу, отказывался от престижных должностей, потому что, как мне говорили, есть более достойные люди, уступал очередь на квартиру, на машину, на гараж, сажал себе на шею все больше и больше мерзавцев, которые жили за мой счет. И вот прошло полжизни, динозавр, полжизни – лучшая половина! – и никакой сторицы я не получил. Ничего я не получил, кроме болезней, одиночества и нищеты. И тогда я понял, что страшно ошибался всю жизнь, что белое принимал за черное, и наоборот.

Он провел кончиком ножа по моему горлу, поднес лезвие к моим глазам.

– И я понял, что страшно заблуждался. И тогда стал хватать людей зубами за горло, рвать им глотки, расталкивать их локтями и бить их по рожам – без всяких причин. И вот тогда наступило чудо! Добро стало возвращаться ко мне – запоздалым эхом. Сначала медленно, а потом все сильнее, как лавина в горах. И чем сильнее я давил слабых, чем грубее выхватывал то, что хотел иметь, тем больше меня уважали, больше любили, окружали заботой и вниманием. Вот чем надо было вызывать ответное добро!

Он опустил нож, рассматривая мое лицо так внимательно, словно оно было исписано мелким текстом и картавый очень хотел его прочесть.