Юлия Латынина - Не время для славы

Кирилл, чуть улыбнувшись, кивнул.

Алихан приехал из Германии три дня назад. Он потерял еще пять килограмм, и обритая налысо головенка болталась в воротничке костей. В нем изменились одежда, лицо, походка, – но больше всего изменились глаза мальчика. Это больше не были глаза затравленного звереныша, глядящие на тебя с той стороны смерти и ненависти. Это были глаза человека, который собрался жить.

– Кстати, вчера суд выпустил последних двоих, с Белой Речки. Они, мол, еще дети.

– Они дети, – сжав губы, ответил Кирилл.

– Джамал впервые убил человека в четырнадцать лет, – тихо сказал президент республики, – твой Алихан на год старше. Когда-нибудь ты поймешь, что они не дети. Только будет уже поздно.

В этот момент раздался взрыв смеха: коляска Сапарчи вернулась к столу, и девица, сидевшая слева от него, навалилась грудью на стол, демонстрируя всем усеянную бриллиантами розочку, спускающуюся куда-то в ложбинку между двух огромных белых шаров.

– Правда, красиво? – громко спросила она.

– А они настоящие? – полюбопытствовал Сапарчи.

– Если вы имеете в виду груди, то, конечно, нет, – ответила через стол Антуанетта, – продаются во Франции, в ла-Сен-Сюр-Мэр, пять тысяч долларов штучка.

Ее соперница метнула на нее испепеляющий взгляд

– Милая, откуда вы так хорошо знаете рынок? Сами приценивались?

Антуанетта расхохоталась. Руки ее легли на грудь, выбивающуюся из белых кружев рубашки. Белая молочная кожа так и светилась в медовом мерцаньи высоких бронзовых канделябров.

– Уж я-то никогда не комплексовала по поводу своей груди, – сказала Антуанетта, – а, Джамалудин Ахмедович, как вы думаете, зачем мне комплексовать?

Джамалудин, не отрываясь, смотрел на белую грудь во вскипающей шелковой пене. О Аллах, ее грудь и ее влагалище были как бензозаправка. Каждый мог сунуть деньги в окошечко.

– У моего зятя в районе, – похвастался Сапарчи, видимо желая сменить тему разговора, – зарегистрировано семьдесят две тысячи избирателей. И из них семьдесят одна с половиной проголосовали за «Единую Россию».

– Э, – возразил Джамалудин, – у нас в Бештое сто семьдесят три тысячи двести пятнадцать избирателей. И за «Единую Россию» проголосовали сто семьдесят три тысячи двести пятнадцать. А, Хаген?

– Можно было и больше, – сказал Хаген, улыбаясь влажными полными губами. Потянулся и погладил рубчатый «стечкин», прикрепленный к кобуре витым телефонным шнуром. По виду Хагена было ясно, что если он захочет, то у него за «Единую Россию» проголосует даже мумия фараона.

– What do they discuss? [4]– спросил сэр Мартин.

– Democracy [5], – объяснил Кирилл.

– Democracy is a great achievement of your country, – сказал сидевший за два стула от Кирилла Саймон Баллантайн, – you cannot build a prosperious society without democracy [6].

– Внимание! – закричал в этот момент вице-президент Сережа, – объявляется конкурс!

Грянул барабан: из-за кулис серебряной рекой вытекли двенадцать стройных красавиц. Каждая держала по бутылке вина: вместо этикетки на бутылке была только бумажка с номером, а из одежды на девицах были шортики и топики. Прелестный парад возглавлял черно-белый официант с серебряной корзинкой в руках.

– Внимание! – закричал Сережа, – в честь удачной сделки! Каждый, кто желает принять участие в конкурсе, сдает в корзину десять тысяч евро. После этого участники конкурса пробуют вино. Тот, кто определит наибольшее количество раз сорт и год, срывает банк!

Сэр Мартин первым бросил в корзину деньги. Сапарчи Телаев бросил двадцать тысяч евро, за себя и за очередного зятя, а Кирилл и Джамалудин – по десятке. Вскоре корзина была полна, и черный официант с белым передником, делавшим его похожим на пингвина, начал разливать первую бутылку.

– Я не пью, – сказал Джамалудин, когда официант возник над его плечом.

– Ой, можно я выпью за вас? – кокетливо спросила Антуанетта.

– Пей, – сказал горец.

Кирилл, распробовав вино, решил, что это Барбареско от Анджело Гайи, и пытался понять, какой это год. Барбареско довольно резко отличалось по годам.

Сапарчи забросил содержимое бокала себе в рот, словно горсть орехов, а Заур Ахмедович помедлил и выпил темно-красную жидкость. Сэр Мартин не пил. Он просто стоял, держа бокал под носом, и породистые широкие ноздри его раздувались, как у английской борзой.

– Барбареско девяносто седьмого года, – сказал сэр Мартин.

Все зааплодировали. Антуанетта вскинула голову и засмеялась. Тонкие пальчики ее пробежали по свитеру Джамалудина, и она слегка вздрогнула, ощутив стальные бугры мышц. Она и не могла себе представить, что у такого тощего парня – такие накачанные плечи.