Виктор Кнут - Удар молнии

— Идем лучше в кроватку, — прошептал я. Она послушно отпустила мою шевелюру и, разбросав по комнате тапки, осталась босая на новом пушистом паласе. Ленивым тягучим шагом дошла до двери, ведущей в спальню, и там остановилась. Взявшись за косяки, томно выгнула спину.

— Обними меня сзади… Приласкай…

Я подошел и поцеловал ее в острое плечико. Татьяна вся подобралась, но все же из последних сил простонала:

— Грубее… Облапай меня… — Она вцепилась мне в руку потными пальцами и припечатала мою ладонь к своему лобку. К чуть выдающемуся вперед бугорку, форма которого всегда так возбуждала меня. — Ну-у-у…

Трусы у нее между ног совершенно промокли. Я сдвинул их вниз и еще раз поцеловал Татьяну в плечо. Ей всегда это очень нравилось.

— Ну-у-у…

Она сама направила мою руку. Туда, куда больше всего желала. И в тот момент, когда моя ладонь коснулась нежной поросли ее волос, а пальцы проникли в горячую влажную плоть, она закричала. Так, что, наверное, взбудоражила всех соседей.

— Тише, Танюша. Спокойнее… Успокойся, — нежно шептал я ей на ушко, и дрожь постепенно отпускала ее. Она медленно приходила в себя.

— Классно! — наконец сообщила она. — Я кончила. Так быстро.

— Сейчас прибегут соседи. Спасать тебя.

— Я орала?

— Немножко, — рассмеялся я.

— Да и черт с ними, с соседями! Давай раздевайся и полезай в постель. Разминка закончилась. Теперь я буду тебя насиловать. Впереди у нас трудовая ночь.

И стряхнув на пол болтающиеся на щиколотках трусы, Татьяна принялась задвигать шторы.

Я осторожно отлепил от себя Татьяну и, выбравшись из кровати, натянул брюки. За окном опять моросил мелкий дождик. С далекой кухни до меня доносились слабые отзвуки громко включенного радио. Там в это время, собираясь на смену, должен был завтракать Пантелеймоныч.

Я залез в платяной шкаф и, отыскав жестко накрахмаленное полотенце, отправился в ванную.

— А-а-а! — Пантелеймоныч, действительно, восседал за своим кухонным столиком и прямо со сковородки уплетал яичницу с колбасой. — Агент ноль-ноль-восемь! Иди сюда, выпей кофе.

Я достал из шкафчика кружку, налил в нее кипятку и бухнул сразу две ложки «Элита». Пантелеймоныч со змеиной улыбочкой наблюдал за моими действиями.

— Бледный ты нынче. Осунувшийся, — пробубнил он, прожевав кусок колбасы. — То-то я слышал, сегодня Танька полночи визжала, словно сирена. Мы уж с Инессой хотели спасателей вызывать. Или пожарных. Да нет, говорю, не спеши. Может, они мазохисты. Так пущай наиграются…

— Поболтай, поболтай, — беззлобно проговорил я.

— …А. ведь в твоем возрасте на сердце это может сказаться. И на простате… — Пантелеймоныч больше не смог выдерживать серьезного вида и гулко расхохотался. — Ишь, молодец, — одобрительно пробасил он. — Дал Таньке сегодня просраться. Так держать! Движешься верным курсом! — Он отставил в сторону сковородку, смел со стола хлебные крошки и выключил орущее прямо мне в ухо радио. — Эх, соседушко, на работу пора. А тебе в душ, смывать ночные грехи. — Он подошел ко мне сзади и возложил свои тяжелые заскорузлые кувал-дочки-лапы на мои плечи. — Вот что скажу тебе, Славка. — Тон изменился. В нем больше не было ни капли прежней беспечности и озорного звона. — Нехорошо все с Ларисой. Проморгали ее. Позволили увести из-под самого носа. И я тоже, дурак… Мог же помочь, вмешаться. Так думал, чего лезть в чужие дела? А вот ведь как повернулось… Так не стесняйся, если чего. Обращайся. Соберу мужиков в цеху, мы этим черным устроим. Лады?

— Договорились. Спасибо. — Я обернулся и благодарно пожал Пантелеймонычу руку.

Мне не были нужны его мужики. Справлюсь без них, своими скромными силами. Но как приятно открывать в людях новые горизонты! Развеселый работяга-сосед, от которого раньше я не слышал ничего, кроме насмешек, вдруг решительно подставляет мне свое пролетарское плечо, чтобы я смог на него опереться. И искренне ругает себя за то, что не сделал этого раньше. Нет, ну как все же это приятно!

Я допил кофе, забрался под душ и стоял там не менее часа, обретая прежнюю форму, изрядно утраченную за сегодняшнюю безумную ночь. Татьяна обработала меня по полной программе: всю спину расчертили алые ссадины от ее ногтей, на груди и плечах орденами и эполетами темнело несколько основательных синяков. Поясница гудела так, словно всю ночь я таскал огромные мешки с солью.

«А как же она? — злорадно размышлял я. — Походочка будет сегодня, как у гусыни? Или ей наплевать? Ну и Татьяна!»