Виктор Кнут - Удар молнии

— Спасибо. Что дальше?

Дальше я собирался ее изнасиловать. По-садистски. Жестоко. Так, чтобы ей было больно. Наказать, выплеснуть на нее все мое недовольство тем, что она демонстрирует мне свой норов. И свои коготки. Хотя обязана, соблюдая субординацию, слушаться беспрекословно, исполнять все-все-все, что ей прикажу. Ловить на лету не только то, что я выскажу вслух, но и то, о чем даже не успею подумать.

— Что дальше? — Я вышвырнул за окно окурок, — Давай раздевайся.

— Я же сказала, обломись. Не получится. Мне за это не платят.

Она села, спустила ноги с кровати и начала застегивать блузку. Я стоял посреди комнаты и наблюдал за ней. Наблюдал, наблюдал… а потом громко расхохотался. Алина бросила на меня удивленный взгляд.

— Понимаешь, — объяснил я, — не знаю с чего начинать. Не подскажешь, как надо насиловать?

Она усмехнулась.

— Вас не учили этому в школе шпионов? Странно. Я думала, там учат всему. — Про то, что надо застегивать блузку, Алина на время забыла. — Хорошо, объясняю. Для начала вы должны меня слегка придушить. Или стукнуть по голове. Или по ребрам. — Она дотронулась до того места, куда я ее недавно саданул кулаком. — Я уже убедилась, что вы это умеете. А также можно меня запугать, но сразу предупреждаю: это не выйдет. Можно попробовать заломить мне руку, провести болевой прием. Вот только я буду орать и сопротивляться. Сбегутся соседи, и в результате мы провалим квартиру…

Я стоял перед ней, как придурок, слушал весь этот бред и проклинал себя, за то что затеял всю эту возню.

— …Итак, какой из способов вы выбираете? — Алина глядела на меня исподлобья, сознавая, что весь мой боевой пыл сошел на «нет», и она смогла со мной справиться, не прилагая усилий. Только молотя языком.

— Не знаю. Пока не выбрал.

Я подошел к ней вплотную и, не торопясь, расстегнул верхнюю пуговку на ее блузке. Следом за ней — вторую. Всего Алина успела застегнуть три.

— Эту рубаху уже нельзя носить так. Она слишком мятая, — произнес я тихо-тихо. — К тому же узел был лучше.

Алина выпрямила спину и замерла. И смотрела куда-то вдаль мимо меня. И чуть-чуть приоткрыла рот. У нее были белые-белые зубы.

Я справился с третьей пуговкой и лишь слегка тронул блузку — она сама соскользнула вниз. Алина высвободила из рукавов сначала одну руку, потом другую. Перевела отсутствующий взгляд на меня и улыбнулась.

— Я же сказала, что не получится.

Я без усилий, лишь слегка надавив на острые загорелые плечи, опрокинул ее на спину. Чуть касаясь, провел пальцами по ее ногам. Кожа, гладкая, как у младенца, была покрыта легким, почти незаметным белым пушком. Я наклонился и поиграл губами с этим пушком, коснулся его языком. Чуть царапнул ногу зубами и немного продвинулся вперед. Ее коленки заметно отодвинулись друг от друга, ее рука коснулась моих волос.

Не дразнись. Не целуй меня так, — откуда-то издалека донесся ее приглушенный, шепот.

«Не бросай меня в этот терновый куст», — вспомнил я незабвенного братца кролика и, зацепив зубами узкие белые трусики, потянул их на себя. Алина вздрогнула и, чтобы мне было удобнее, немного приподняла бедра. И из последних сил простонала чуть слышно:

— Самый лучший способ насиловать…

В этом вопросе. я был с ней солидарен.

А за открытым окном суетно гомонила улица… И где-то там — за этим окном, далеко-далеко, — затаились в своих глубоких неприступных норах оба моих клиента. Дожидаясь своей незавидной участи.

Ничего, подождут. А пока что мне не до них. Пока что я занят. Очень занят! И никакой Голоблад… и никакие проблемы… и ничего-ничего… даже термоядерный взрыв не смогут оторвать меня от того, чем я сейчас занимаюсь. Впервые за последние три года.

— А говорил, что не знаешь, с чего начинать. — Алина лежала, тесно прижавшись ко мне, и жарко дышала мне в ухо. — Представляешь, я собиралась дать тебе достойный отпор. — Она рассмеялась. — А ты меня обманул. Заставил на секунду потерять контроль над собой, негодник. И я не жалею, хотя, когда шла в эту квартиру, ожидала, что ты начнешь меня домогаться. И была готова к тому, что хоть умру, хоть убью, но не дам тебе ничего. Хотелось как лучше, а получилось как в жизни. И где же твоя служебная этика? Не стыдно?

— Нет, — сказал я.

Не стыдно. Все равно Алине осталось жить лишь несколько дней. Все равно ее скоро съедят червяки. Так почему бы мне напоследок не попользоваться ее женскими прелестями? Не пропадать же добру. Любой, почти любой — не импотент и не педик — на моем месте бы поступил точно так же. С тем же циничным до омерзения прагматизмом. И даже гордился бы этим. Никому не рассказывал бы, а просто молча гордился — сам перед собой.