Сергей Кулаков - Удар блокируют ударом

Поднялся вместе с доской на башню, стал примеривать ее в качестве сиденья, укладывая то так, то эдак. Наконец уселся довольно удобно. Окно было прямо перед ним. Повернулся, примерился ко второму окну. Остался доволен.

Закурил, стряхивая пепел в пустую пачку из-под сигарет. На чердаке стояла абсолютная тишина. Где-то внизу гудели машины. Мужчина находился на высоте современного двенадцатиэтажного дома и на гудящие машины внимания не обращал.

Докурив, он заплевал окурок и упрятал его в ту же пачку, куда стряхивал пепел. После этого достал из внутреннего кармана куртки снайперский прицел, положил его на сгиб левой руки и, пользуясь им, как подзорной трубой, принялся изучать улицы и площади города.

В мощную оптику все было видно, как на ладони. Оперный театр, Ратуша с флагом Украины, Латинский кафедральный собор… Автоматический определитель указывал расстояние до объектов. Мужчина несколько раз перевел прицел то на одну точку, то на другую, что-то отмечая в уме и запоминая. В записях он не нуждался. Тренированная память с одного раза фиксировала детали и откладывала их в запаснике до нужного часа.

С полчаса мужчина изучал виды из окна. Затем повернулся и точно так же принялся изучать тыльную сторону дома. Он не спешил, водил прицелом медленно, тщательно вымеряя расстояния и запоминая малейшие особенности зданий и дорожных поворотов.

Снова покурил, соблюдая меры предосторожности. Вернулся к первому окну. На этот раз он надолго задержался на площади Мицкевича. Выждал момент, когда какой-то старик, гуляющий по скверу, задержится у памятника Поэта и его Музы. Плавно навел скрещенье прицела на середину головы старика, на висок, на спину в области лопатки. Видимость была отличной.

Старик двинулся дальше. Мужчина оставил его в покое. Чему-то улыбнувшись, он начал водить прицелом по дальним зданиям. Водил долго и уже начал терять терпение, когда в одном из приоткрытых окон на короткий миг блеснуло отраженное пятнышко света. Дом, в котором мужчина заметил блик, располагался в трех километрах отсюда. Он стоял боком к площади, и из его окон открывалась панорама другой части города. Но, при желании, человек, сидевший там точно с таким же прицелом, мог контролировать и площадь Мицкевича, страхуя того, кто находился в башне.

Где-то обживали позиции и намечали координаты для стрельбы еще два снайпера. Мужчина не стал тратить время на их обнаружение. В этом не было особого смысла. Их распределили так, чтобы центральная часть города, памятники и площади держались под прицелом и снайперы могли дублировать друг друга. Не было никакого сомнения в том, что цель, окажись она в означенном районе, будет взята на прицел по меньшей мере двумя стрелками. А то и тремя. Что исключало малейшую возможность провала.

Уложив прицел в карман, мужчина закрыл окно, взял кусок доски и спустился вниз. Доску он спрятал в кучу мусора, после чего покинул чердак. Тщательно запер за собой дверь, спустился на лифте вниз, вышел из подъезда и тут же растворился среди прохожих.

Роман, сидя за столиком летнего кафе, потягивал аперитив, благодушно разглядывая идущую в обоих направлениях толпу. Место было людное, недалеко от площади Согласия. По проезжей части Елисейских Полей в восемь-десять рядов катили потоки сверкающих автомобилей. По широким боковым тротуарам, окаймленным пышной зеленью, гуляли парижане и гости столицы.

Наверное, парижская толпа – самое демократичное зрелище в мире. В ней могли мелькать эксцентрично одетые чудаки, бренчащие на гитарах негры, седовласые старики с ленточкой ордена в петлице, развязная целующаяся молодежь, мамаши с колясками, туристы со всех концов света – и никто никому не оборачивался вслед, все наслаждались очарованием Великого города и радовались друг другу и тому, что видели.

Роман сидел в тени бело-синего тента кафе «Улитка». Кафе ему не нравилось, уж больно открыто, но не он его выбирал. Он лишь явился на указанное место встречи и теперь дожидался мадам Гаранскую. Чтобы ожидание не казалось скучным (Марта отдельно оговорила, что ожидать ее надо с полудня до часу дня), Роман заказал себе аперитив на смородине и лениво его прихлебывал, покуривая и позевывая.

До Ле-Бурже он долетел в крепком, освежающем сне (спасибо коньяку), что позволило ему въехать в Париж в довольно-таки сносном состоянии. Последствия бурной ночи все еще сказывались на потрясенном организме, но все же кризис миновал, как сказали бы врачи, и началась фаза восстановления.